Шрифт:
Пресса нагнетает напряжённость, постоянно публикуя репортажи о военных манёврах и массовой подготовке населения на случай боевых действий, в том числе уличных боёв и газовых атак.
Военную истерию в стране летом 1927 года отмечали и многие иностранцы, рассказывая в своих репортажах о бесчисленных манёврах, тревогах, учениях по оказанию первой помощи…
Именно на этом фоне истерические призывы к бдительности, панегирики ГПУ, требования разоблачать «белогвардейских шпионов и бандитов» обретают особо зловещую окраску. Вновь обратимся к «Ненаписанной книге» Михаила Кольцова:
ГПУ теперь опирается на самые широкие круги населения, какие можно себе только представить. Не сорок, не шестьдесят, не сто тысяч населения работают для ГПУ. Какие пустяки! Миллион двести тысяч членов партии, два миллиона комсомольцев, десять миллионов членов профсоюза, итого — свыше тридцати миллионов по самой-самой меньшей мере (жёны рабочих, вся Красная Армия, кустари, бедное крестьянство, середняки…) составляют реальный актив ГПУ. Если взяться этот актив уточнить, несомненно, цифра вырастет вдвое.
Ясно, что в такой обстановке поисков «классового врага», и прежде всего — из «бывших», уголовный мир не мог оставаться равнодушным наблюдателем. Пригревать у себя на груди «белую кость», к тому же нередко — из числа контрреволюционного офицерства, в подобных условиях значило навлекать на себя мощный удар полицейского государства. Это соображение послужило новым (и мощным!) доводом в пользу вытеснения «жиганов» из «благородного преступного мира».
Разумеется, «шпионскую» тему отразил и «блатной» фольклор в известной песне про Марсель:
Стою я раз на стрёме, Держу в руке наган, Как вдруг ко мне подходит Неизвестный мне граждан. Он говорит мне тихо: «Позвольте вас спросить, Где б можно было лихо Эту ночку прокутить?» А я ему ответил: «Не дале как вчера Последнюю малину Завалили мусора» Он предложил мне деньги И жемчуга стакан, Чтоб я ему разведал Жиркомбината план. Он говорил: «В Марселе Такие кабаки, Такие там бордели, Такие коньяки! Там девочки все голые, А дамы — в соболях, Халдеи носят вина, А воры носят фрак!» Советская «малина» Держала свой совет, Советская «малина» Врагу сказала «Нет!» Мы взяли того фраера, Забрали чемодан, Забрали деньги-франки И жемчуга стакан. Потом его мы сдали Войскам НКВД, С тех пор его по тюрьмам Я не встречал нигде. Нам власти руки жали, Жал руки прокурор, Потом нас посажали Под усиленный надзор…Другими словами, усилия официальной пропаганды не пропадали даром. Они сказывались на мировоззрении «социально близких» советской власти людей — уголовников-«уркаганов», босяков, беспризорников… Постепенно в их сознании стал формироваться образ врага — «бывшего», «белой кости», «барина», демонического «носителя зла». А поскольку новая идеология открыто заигрывала с уголовщиной, такая массированная обработка сознания не могла не привести к расколу в уголовной среде.
«Держишь зону — держишь волю»
Итак, мы назвали несколько причин, определивших крах «бывших» в преступном мире.
Первая — насаждение красными идеологами в массах неприязни к «новым собственникам» — нэпманам, и вследствие этого — возникновение в городском фольклоре колоритных фигур «благородных разбойников», которые грабят только богатых. То есть подчёркивалось классовое расслоение общества и создавался «образ врага» — «буржуя». В этом свете грабёж уголовниками «буржуев» приветствовался, преступления же против порядка управления — определялись как «поддержка толстопузых», удар в спину «родной Советской власти».
Вторая — борьба Советской власти за искоренение беспризорничества как опорной силы бандитизма — прежде всего бандитизма «с политическим лицом», управляемого уголовниками из числа белогвардейцев и представителей бывших имущих классов.
Третья — введение 59-й «бандитской» статьи, которая наряду с 58-й «политической» предусматривала «высшую меру социальной защиты — расстрел». Таким образом представителям преступного мира довольно прозрачно намекали, что воровать и грабить — вполне допустимо, а выступать с оружием в руках «против порядка управления» — чревато трагическими последствиями.
Четвёртая — к концу 20-х годов бывшие малолетние беспризорники подросли, возмужали и не желали уже подчиняться руководству бывших офицеров, к тому же «буржуйского происхождения». Общественная идеология влияла и на этих ребят, большинство из которых были всё-таки выходцами из рабочих и крестьянских семей (или вообще не помнили роду-племени).
Пятая — нагнетание в обществе шпиономании и военной истерии, в контексте которых преступления против порядка управления приобретали ярко выраженную антисоветскую окраску.