Информация об обороноспособности Британии, поступавшая в Чартвелл, была еще мрачнее: Королевские ВВС, едва ли не лучшие в мире в конце Первой мировой, теперь опустились на шестое место; обучение пилотов оставляло желать лучшего, почти все бомбы поступали из запасов 1919 г., аэродромы были крайне уязвимы, большинству оборонных предприятий не хватало оборудования, государственные заказы не имели высшего приоритета и сроки сдачи новых самолетов не соблюдались. В противовоздушной обороне Лондона насчитывалось менее ста зенитных орудий, а их расчеты были плохо подготовлены; из имевшихся в армии трехсот семидесяти пяти танков триста были официально признаны выработавшими ресурс; на закупку горючего было выделено всего двенадцать тысяч фунтов, тогда как на фураж для лошадей – сорок четыре тысячи! В довершение всего британский кабинет разрешил (тайно) продать Германии сто восемнадцать авиационных двигателей «Мерлин» производства компании «Роллс-Ройс» – новейшей разработки военно-промышленного комплекса. Черчилль отказывался в это поверить, пока информатор не достал для него транспортные накладные. Воистину для министра финансов Его Величества коммерция была превыше всего! Наконец, выяснилось, что за те двадцать миллионов фунтов, которые были выделены (с разбивкой на пять лет) с большой помпой в середине 1934 г., можно было в течение ближайших двух лет ввести в строй всего лишь полсотни самолетов – половину от ежемесячного выпуска в нацистской Германии.

Опираясь на массу информации, которую для него анализировали специалисты (в частности, Десмонд Мортон и «Проф» Линдеманн), Черчилль мог обрушиться на премьер-министра и раздать в правительстве всем сестрам по серьгам, что он и делал на митингах с избирателями Эппинга, на страницах «Стренда», «Санди кроникл» или «Ньюс оф уорлд», по Би-би-си и со скамьи «независимого консерватора» в палате общин. Даже привыкшие к его красноречию депутаты не раз утерли пот платочком… Уинстон, с его тридцатилетним стажем парламентской борьбы, был особенно хорош в моменты, когда защищал правое дело, а какая цель могла быть благороднее спасения Отечества от зверств варваров-нацистов и несостоятельности престарелых чиновников? От каменных сводов палаты общин отталкивались и разносились гулким эхом слова пламенных речей, каких здесь не слыхали более ста тридцати лет – со времен Питта Младшего. «И что мы имеем в итоге? – вопрошал он 14 марта 1934 г. – Разоружения мы не имеем, зато имеем вооружение Германии. […] Не так давно я слышал от министров, […] что вооружение немыслимо. И вот сейчас мы надеемся обуздать немыслимое. […] И уже очень скоро мы будем вынуждены принять необузданное немыслимое». И спустя три месяца: «В последние годы наблюдалось неуклонное ухудшение отношений между различными странами при быстром накоплении вооружений, что продолжается и сейчас, несмотря на бесконечный поток красивых слов, благородных порывов, банкетов и разглагольствований». Весь арсенал ораторского искусства был поставлен на службу делу – эвфемизмы, созвучия, метафоры, перифразы и аллитерации: «Взять хотя бы усиление наших военно-воздушных сил – запоздалое, застенчивое, заторможенное и зашуганное, на которое решилось наконец-таки наше правительство, ведь даже оно не угодно объединенному воинству лейбористской и либеральной партий»; «Я понял так, что мы ничего не сделали (в области противовоздушной обороны страны) из страха напугать население. […] Что ж! Намного лучше быть испуганным сейчас, чем убитым потом». Выступление от 28 ноября 1934 г. представляет собой краткое изложение теории убеждения оппонента: «У меня нет сомнений, что если мы сохраним в будущем достаточную воздушную мощь, чтобы быть в состоянии нанести потенциальному агрессору такой же ущерб, какой он мог бы нанести нам, мы сможем надежно защитить наш народ. […] Что значат 50 или 100 миллионов фунтов, если они обеспечат нам неприкосновенность? Никогда еще не удавалось купить столь надежную страховку за такую хорошую цену». Но страховка всегда кажется слишком дорогой, пока не произойдет несчастный случай, и 2 мая 1935 г. непримиримый депутат от Эппинга продолжал клеймить «плачевные ошибки в подсчетах, которыми мы сегодня обманываемся и чьими жертвами мы рискуем однажды стать».

Все эти «души прекрасные порывы» были на самом деле весьма деликатным делом: приводя в доказательство своих слов факты и цифры, Черчилль, не умевший скрытничать, должен был соблюдать крайнюю осторожность, чтобы не выдать своих информаторов и сведений, которые могли бы быть использованы врагом. И потом, роль стороннего критика его никогда не устраивала, он хотел действовать, участвовать, брать на себя ответственность, оказывать прямое влияние на грядущие судьбоносные события. Одним словом, он мучительно переживал, что был отстранен от власти и не мог повлиять на политику страны. Его речи были прежде всего призывами к министрам принять срочные меры, которые он не мог провести сам: ускорить перевооружение, начав с выделения «средств на увеличение ВВС вдвое и еще больших сумм, чтобы увеличить их вдвое еще раз»; приступить без промедления к приобретению земли под будущие аэродромы, открыть больше летных школ, переоборудовать гражданские заводы для быстрого перехода на выпуск военной продукции; создать Министерство обороны для обеспечения координации действий Адмиралтейства, Министерства авиации и Военного министерства. Надо было бы также создать Министерство снабжения по образцу и подобию Министерства вооружений, которым Черчилль управлял двадцать лет назад; развеять пацифистскую иллюзию, ослеплявшую общество, объяснив абсолютную необходимость эффективной обороны; пересмотреть программы кораблестроения, убрав условия Лондонского договора, по которым с 1930 г. ограничивалось водоизмещение эсминцев, крейсеров и подводных лодок; согласовать британскую внешнюю политику с политикой Франции, Италии (ее нужно убедить отказаться от завоевания Абиссинии, пока не поздно) и даже СССР, чье вступление в Лигу Наций вызвало у Черчилля горячее одобрение, поскольку большевистская угроза казалась ему на тот момент менее опасной, чем гитлеровская; поддерживать всеми силами миротворческую миссию Лиги Наций, предоставив ей средства для активных действий и претворения в жизнь своих решений; активизировать исследования в области противовоздушной обороны, увеличив финансирование разработки радарных установок и экспериментальных снарядов. Последней задачей занимался специальный орган – Комитет по исследованиям в области противовоздушной обороны, но он подчинялся министру авиации, а тот интересовался им не больше, чем военный министр – танками в годы Первой мировой. Черчилль потребовал создать новую структуру при Имперском комитете обороны, что и было сделано в марте 1935 г., но за три месяца новый подкомитет провел всего два заседания, что для Черчилля было вопиющим проявлением несерьезного отношения к делу, и по палате общин снова разносилось эхо его резких обвинительных речей… Наконец, Черчилль добивался обсуждения в парламенте оборонных вопросов на закрытых заседаниях, чтобы все проблемы могли дискутироваться свободно, без опасения выдать секреты врагу.

Для властей предержащих все это было слишком хлопотно и неуместно. В свете поставленных ими самим себе целей – бюджетный баланс, политика мира и голоса избирателей – советы Черчилля были совершенно неприемлемы. Но как заставить замолчать этого смутьяна, который, если не принять меры, обязательно взбудоражит общественное мнение? Лишить его положенного тайному советнику права доступа к конфиденциальной информации? Это бы только сделало из него мученика, осложнило бы донельзя отношения с палатой общин и ничего бы не решило, благо у Черчилля явно были свои источники информации, которые ни Болдуин, ни Макдоналд не могли точно установить. Если бы они соизволили прочитать адресованные им военные и дипломатические отчеты, то сразу бы открыли, что их главный обличитель получает те же документы, а значит, пользуется услугами сообщников, занимающих высокие посты в Министерстве иностранных дел, Военном министерстве, Адмиралтействе и штабе ВВС. Но военные вопросы и внешняя политика были им настолько неинтересны, что их равнодушие надежнее всего берегло анонимность информаторов депутата от Эппинга! К тому же это был не простой депутат: он носил прославленное имя, девять раз назначался министром, прекрасно проявил себя на последней войне (да и на нескольких предшествующих), был лучшим оратором парламента, пользовавшимся расположением короля Георга V, лично знал в течение тридцати лет весь генералитет и сам мог устроить себе встречу с послами хоть Италии, хоть Советского Союза. Он был недосягаемым и тем более грозным противником, что обладал превосходным чувством юмора и не отличался злопамятностью. Стэнли Болдуину, своей главной (после Макдоналда) мишени, он любезно преподнес первый том биографии Мальборо с дарственной надписью и даже навестил его во время лечения на курорте Экс-ле-Бен… И что прикажете делать с таким феноменом?

Но Макдоналд, Болдуин, Саймон и Хоар были опытными политиками и знали, что у каждого человека найдется ахиллесова пята. У Черчилля она заключалась в его репутации увлекающегося, пылкого энтузиаста, склонного к преувеличениям… 25 ноября 1934 г. Сэмюель Хоар предложил кабинету, чтобы Болдуин обвинил Черчилля в чрезмерных требованиях. Члены правительства предстанут людьми серьезными и уравновешенными, заботящимися о благе народа, а к безответственному паникеру Уинстону Черчиллю отнесутся с ироничным снисхождением…

Кто мог бы справиться с этой задачей лучше Стэнли Болдуина? Добродушный, флегматичный, с медоточивой речью и с вечной трубкой в зубах, лорд-президент был воплощением умеренности и здравого смысла. Не он ли говорил восемь месяцев назад: «Правительство проследит за тем, чтобы по мощи военно-воздушных сил мы более не уступали ни одной из стран, расположенных на досягаемом расстоянии от наших берегов»? 28 ноября 1934 г., строго следуя принятому три дня назад сценарию, Болдуин перешел в контрнаступление в палате общин. Черчилль по имеющимся у него и уже известным нам данным представил крайне мрачную картину текущего положения, придя к заключению, что «немецкая авиация быстро приближается к паритету с нашей. В следующем году, если все останется без изменений, она будет столь же сильной и, быть может, даже более сильной, чем наша». На это Болдуин сухо заметил, что приведенные цифры «сильно завышены» и что «нельзя достоверно утверждать, что военно-воздушные силы Германии приближаются к паритету с нашими». Напротив, Королевские ВВС «сохраняют преимущество почти в 50 %».

В действительности Болдуин знал, что Черчилль ничуть не преувеличивал и оставался по эту сторону правды, поскольку служащие Министерства иностранных дел, Военного министерства, Министерства авиации и некоторых других министерств подтверждали это неоднократно. Просто лорд-президент (как и премьер-министр, и министр иностранных дел) считал, что не всю правду надо говорить, особенно в том, что касается таких ненавистных и непопулярных тем, как оборона… «Спите спокойно, добрые люди! Мы все преодолеем, потому что по-прежнему сильнее всех. Позор тем, кто осмеливается утверждать обратное!» Фокус удался на славу, Болдуину аплодировала в едином порыве вся палата общин. Пресса обрушилась на «милитаристскую истерию» Черчилля; ни один чиновник, ни один министр не посмел бы публично заявить, что народу лгут; и британцы, жаждавшие спокойствия, вернулись в уютный мирок пацифистских иллюзий. Но тут, в который раз, вмешался Гитлер и все испортил: 25 марта 1935 г., находясь с визитом в Берлине, Саймон и Иден своими ушами слышали, как фюрер во всеуслышание заявил, что рейх достиг паритета с Великобританией в части боевой авиации. Скрыть данный факт было невозможно, завтра о нем раструбили бы все немецкие газеты…

В Лондоне новость произвела эффект разорвавшейся бомбы и поначалу даже вызвала панику в правительстве. Министра авиации лорда Лондондерри, тщетно добивавшегося кредитов в течение многих лет, будут упрекать в том, что он не просил большего. После двух месяцев раздумий Болдуин решил частично признать свою вину. 22 мая он заявил в палате общин: «У меня не было и нет оснований считать ложными те цифры по немецкой авиации, что я приводил в ноябре. На тот момент они соответствовали действительности. Но в моих прогнозах я был неправ. Здесь я допустил грубую ошибку. […] Какими бы ни были просчеты – а мы все готовы согласиться с критикой, они не могут быть отнесены на счет такого-то или такого-то министра, это вина всего правительства, мы все несем ответственность и все достойны порицания». Черчилль решил развить успех: «Все мы знаем, что министры не могли умышленно ввести парламент в заблуждение, это было бы чудовищным преступлением. Но совершенно очевидно, что где-то в промежутке между разведывательными службами и главами министерств произошло преуменьшение фактов. Парламент должен настоять, чтобы по данному вопросу была внесена полная ясность».