Шрифт:
К тому же «истинные воры» считали, что «штрафники» проявили малодушие, не желая переносить тяжести лагерной жизни и фактически став «холуями» властей. Ведь те, кто взял оружие, подчинились людям в погонах — неважно, в милицейских или в военных.
Замечательно описывает суть возникшего конфликта Михаил Дёмин в автобиографическом романе «Блатной», как раз посвящённом первым послевоенным годам уголовноарестантского мира. В камеру воров «заплывает» записка из соседней «хаты» — «ксива»:
«Дело вот какое, — писал Цыган, — у вас в камере находится Витька Гусев. Я его сегодня видел на прогулке. Он наверное хляет за честного, за чистопородного… Если это так — гони его от себя. И сообщи остальным. Гусь — ссученный! В1945 году я встречался с ним в Горловке; тогда он был — представляешь? — в военной форме, при орденах, в погонах лейтенанта… Всем нам горько и обидно наблюдать такую картину, когда среди порядочных блатных ходят всякие порченые. И неизвестно, чем они дышат, какому богу молятся…»
Получив такое послание, воры начинают подробно расспрашивать обвиняемого:
— Значит, служил? — спросили его.
— Служил.
— Носил форму?
— Конечно.
— Награды имел?
— Да, ответил он, — имел. Воинские награды!.. Да, было, было. Почти вся армия Рокоссовского состояла из лагерников, из таких, как я! Нет, братцы. — Он мотнул головой. — Я не ссученный…
— А что есть сука? — спросил тогда один из блатных…
— Сука это тот, — пробубнил Рыжий, — кто отрекается от нашей веры и предаёт своих.
— Но ведь я никого не предал, — рванулся к нему Гусь, — я просто воевал, сражался с врагом!
— С чьим это врагом?
— Ну как — с чьим? С врагом родины, государства.
— А ты что же, этому государству друг?
— Н-нет. Но бывают обстоятельства..
— Послушай, ты мужик тёртый, третий срок уже тянешь — по милости этого самого государства. Неужели ты ничего не понимаешь?.. Ежели ты в погонах — ты не наш. Ты подчиняешься не воровскому, а ихнему уставу. В любой момент тебе прикажут конвоировать арестованных — и ты будешь это делать. Поставят охранять склад — что ж, будешь охранять… Ну, а вдруг в этот склад полезут урки, захотят колупнуть его, а? Как тогда? Придётся стрелять — ведь так? По уставу!
— … Я стрелял в бою. На фронте. И не вижу греха.
— Ну, а мы видим… Истинный блатной не должен служить властям! Любым властям!
— Значит, если я проливал кровь за родину..
— Не надо двоиться… Если уж ты проливал — так и живи соответственно. По ихнему уставу. Не воруй! Не лезь в блатные! Чти уголовный кодекс!
Дело, по большому счёту, было не в оружии (как нам уже пришлось не раз убедиться, «воровской» мир при случае позволял достаточно серьёзные отступления от своих «законов» и «понятий»). Речь шла о борьбе за власть в послевоенном ГУЛАГе. Бывшие фронтовики из числа «воров» способны были легко оттеснить ту лагерную «блатную элиту», которая переждала здесь всю войну. Боевое героическое прошлое, отчаянные военные приключения, «духовитость» и «кураж» «штрафников» способны были резко выделить их в арестантских глазах из числа других «воров». Надо также учесть, что голодное послевоенное время — это не достаточно стабильные 30-е годы (имеется в виду, конечно, их вторая половина). Сейчас каждый кусок был на счету. И принимать лишние рты в «блатную» компанию (пусть даже рты «воровские») значило отдавать своё и потуже затягивать пояс. А не проще ли увеличить за счёт прибывших не количество «честняков», а ряды «пахарей»? Вот тут-то и вспомнили «праведные каторжане» о «святых традициях истинных воров»…
Другими словами, поначалу лагерные «законники» не желали воевать с отступниками, тем более их уничтожать. Они просто хотели указать им место в «стойле». Если ты однажды смог переступить через «воровской закон», ты сможешь сделать это и в другой раз. Поэтому таким арестантам нет доверия среди «воров». Придётся «штрафникам» переходить в разряд обычных «мужиков», то есть лагерных работяг. Стало быть, их судьба «за колючкой» — не «боговать», а вкалывать, «пахать» на «хозяина» (начальника лагеря), то есть на государство, которое они, вопреки блатным «понятиям», защищали с оружием в руках. А бывшие дружки-приятели, оставаясь «в законе», будут их же унижать, жить за их счёт, как они когда-то жили за счёт рядовых арестантов.
Разумеется, согласиться с такой ролью «штрафники» не могли. Слишком уж сильна была в них привычка властвовать, чтобы так просто отказаться от неё и впрячься в ярмо. Об этом, кстати, тоже есть эпизод в книге Дёмина. Главный герой уже после развенчания бывшего вора по кличке Гусь беседует с ним один на один:
— Ты ведь уже не блатной, — сказал я, — ты никто! Живи себе тихо, в сторонке. Тебе же лучше будет!
— Тихо? В сторонке? — произнёс он угрюмо. — Ну, нет… Нема дурных, как у нас в Ростове гутарят… Вы, значит, аристократы, а я должен пахать, в землю рогами упираться? Жидкие щи с работягами хлебать? Нет, нема дурных! Я сам хочу — как вы… У вас какая жизнь? Удобная… («Блатной»)
«Суки» — они и в ГУЛАГе «суки»
Именно этот конфликт и стал причиной знаменитой «сучьей войны». Или — «сучьих войн», как определяют некоторые авторы послевоенную резню в воровском стане. Такое неблагозвучное название эта резня получила потому, что отступники от «воровского закона» на уголовном жаргоне назывались «ссученными», «суками».
Несколько слов о понятиях «сука», «ссучиться». Даже Варлам Шаламов, автор наиболее полного (хотя не исчерпывающего и не во всём точного) очерка о «сучьей войне», так и не смог понять, что выбор слова «сука» для нарушивших «закон» воров не случаен. Он писал:
Название «суки», хотя и неточно отражающее существо дела и терминологически неверное, привилось сразу.
К сожалению, здесь с Варламом Тихоновичем согласиться нельзя. Именно слово «сука» как раз и отражает существо дела, именно оно и является «терминологически верным».
В босяцком жаргоне оно сохранилось ещё со времён царской каторги. Вот что пишет на этот счёт П. Якубович в своих записках бывшего каторжника:
Есть два только бранных слова в арестантском словаре, нередко бывающие причиной драк и даже убийств в тюрьмах: одно из них (сука) обозначает шпиона, другое, неудобно произносимое — мужчину, который берёт на себя роль женщины. («В мире отверженных»).