Эту же точку зрения разделяют и некоторые другие исследователи. Однако несколько старых арестантов, с которыми мне довелось беседовать в местах лишения свободы, уточнили, что ряды «беспределов» пополнялись не в последнюю очередь также уголовниками из так называемых «полуцветных», «полуцвета», то есть тех, кто крутился вокруг «воров в законе», но не был удостоен «коронования» в «честные воры». Эти люди по своим личностным качествам не способны были выбиться в лидеры и всё время подвизались на вторых ролях — их называли ещё «воровской пристяжью».

Многие из этих арестантов считали, что воровской мир несправедливо обходится с ними, не допуская к власти и не воздавая по заслугам. «Пристяжь» была убеждена, что так получается из-за нежелания «верхних» допустить лишние рты к воровской «кормушке».

С другой стороны, эти уголовники с ненавистью и презрением относились и к «сукам», предавшим старые «традиции» и снюхавшимся с «ментами». Воспользовавшись «резнёй», часть «полуцветных» начала борьбу за власть в воровском мире и своё место под солнцем.

Была даже подведена «идейная» платформа: мол, немало в верхах старого воровского мира оказалось «гнилых», слабых духом людей. Всё потому, что воровские «кадры» подбирались часто не по «деловым» и «моральным» качествам, а по блату, по принципу личной преданности. И многие из действительно достойных «босяков», «бродяг» оказались «за бортом», зачастую унижались и использовались в качестве «шестёрок», «пехоты». А когда пришла пора испытаний, проявилась вся гниль этих «цветных», которые не в состоянии даже постоять за «воровскую идею».

Определённая доля истины в этих словах, конечно, была. Немало «честняков» дрогнуло перед «сучьими» «пиковинами» и «трюмиловками». Однако многие предпочитали умереть, но не предавать «закон».

Итак, к «масти» «беспредельщиков» примыкали, с одной стороны, «ссучившиеся» под страхом смерти воры, решившие восстановить свою «честь», с другой — «полуцветные», которые стремились создать новый, «истинный» «закон» — «закон» сильных духом уголовников, не признающих никого и ничего, кроме своих прихотей и желаний.

Собственно, «беспределом» называли преимущественно первых, действительно не знавших предела в выплесках своей агрессии, направленной на всех арестантов — в том числе и на «фраеров», и на «политиков», и на «мужиков». Эти люди ненавидели всех, в том числе и лагерное начальство. Они образовали, так сказать, «потерянное воровское поколение». Их унизили, и теперь они пытались всячески самоутвердиться, унижая всех остальных.

Что касается взбунтовавшейся «пристяжи», то они именовали себя «махновцами». Эти уголовники, по «понятиям», не роняли «чести», не отказывались от «идеи» в обмен за жизнь. Они сознательно ставили себя выше и «сук», и «воров». Потому и звались «махновщиной», вспоминая известный принцип бесшабашного батьки Нестора Махно — «Бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют».

К «махновцам» порою примыкали и арестанты, которые не имели корней в профессиональном преступном мире. Обычно это были крепкие парни из раскулаченных крестьян, потерявшие почву под ногами, ненавидевшие и Советскую власть, и вообще всё вокруг. У них отобрали и уклад, и веру, и надежду на будущее… Они организовывали свои группы под самыми разными лихими названиями — например, «дери-бери» и проч.

Особенно много было среди таких арестантов южан, выходцев из казачьих семей — с Донщины, Ставрополья, Кубани. Казачество с самого начала революции постоянно считалось «русской Вандеей», поскольку казак испокон веку подчёркивал свою независимость и вольность, в отличие от крестьян Центральной России, которые на юге презрительно именовались «кацапами», были более терпеливы и покорны.

Не случайно многие казаки во время второй мировой войны воевали против Красной Армии на стороне германских войск. Интересно, что под фашистские знамена встали в подавляющем большинстве именно те казаки, которые хлебнули «прелестей» советского строя. Казачество, так сказать, «первой волны», эмигрировавшее за кордон ещё в гражданскую войну, отказалось наотрез от сотрудничества с врагами России.