Лежа в маленькой комнате «парадной» половины нашего деревянного домика в ожидании повитухи, которая должна была помочь моему появлению на свет, моя мать могла видеть из окна огромные эвкалипты, покачивающиеся на ветру, зеленый холм и тени облаков, проносившихся над пастбищами.

— У нас будет сын, — сказала она отцу. — Сегодня мужской день.

Отец наклонился и посмотрел в окно, туда, где за расчищенными выгонами высилась темно-зеленая стена зарослей.

— Я сделаю из него бегуна и наездника, — с решимостью произнес он. — Клянусь богом, сделаю!

Когда приехала повитуха, отец улыбнулся ей и сказал:

— Право, миссис Торенс, я думал, пока вы приедете, малыш уже будет бегать по комнате.

— Да, мне надо бы приехать еще с полчаса назад, — резким тоном ответила миссис Торенс. Это была грузная женщина с пухлым смуглым лицом и решительными манерами. — Но когда нужно было запрягать, Тед все еще смазывал бричку… Ну, а как вы себя чувствуете, дорогая? — обратилась она к моей матери. — Уже начались схватки?

— И пока она говорила со мной, — рассказывала мне мать, — я вдыхала запах сделанной из акации ручки хлыста, висевшего на спинке кровати — он принадлежал твоему отцу, — и видела, как ты мчишься галопом на лошади и размахиваешь этим хлыстом, высоко подняв его над головой, точно так же, как делал твой отец.

Когда я появился на свет, отец сидел на кухне с моими сестрами. Мэри и Джейн хотели, чтобы у них был братец, которого они могли бы водить с собой в школу, и отец обещал им, что у них будет брат, по имени Алан.

Миссис Торенс принесла меня, чтобы показать им; я был завернут в пеленки из красной фланели. Она положила меня на руки отцу.

— Как-то странно было смотреть на тебя, — говорил он мне потом. — У меня сын!.. Я хотел, чтобы ты все умел делать: и верхом ездить, и справиться с любой лошадью — вот о чем я думал тогда… И конечно, чтобы ты хорошо бегал… Все говорили, что у тебя сильные ножки. Я держал тебя на руках, и это было как-то странно. Я все думал, будешь ты похож на меня или нет.

Вскоре после того, как я начал ходить в школу, я заболел детским параличом. Эпидемия его вспыхнула в Виктории в начале девятисотых годов, а потом из густонаселенных районов перекинулась в сельские местности, поражая детей на уединенных фермах и в лесных поселках. В Туралле я был единственной жертвой эпидемии, и на много миль вокруг люди говорили о моей болезни с ужасом. Слово «паралич» они связывали с идиотизмом, и не одна двуколка останавливалась на дороге, а ее хозяин, перегнувшись через колесо, чтобы посудачить с повстречавшимся приятелем, задавал неизменный вопрос: «А ты не слышал — дурачком-то он не стал?»

На протяжении нескольких недель соседи старались побыстрей проехать мимо нашего дома и в то же время настороженно, с каким-то особым интересом поглядывали на старую ограду, на необъезженных двухлеток в загоне и на мой трехколесный велосипед, валявшийся возле сарая. Они звали своих детей домой пораньше, кутали их потеплей и с тревогой всматривались в их лица, стоило им кашлянуть или чихнуть.

— Болезнь поражает человека, как божья кара, — говорил мистер Картер, булочник, который твердо верил в это. Он был директором воскресной школы и однажды среди других объявлений, обводя учеников мрачным взглядом, торжественно возгласил:

— В следующее воскресенье на утренней службе преподобный Уолтер Робертсон, бакалавр искусств, будет молиться о скорейшем исцелении этого стойкого мальчика, пораженного страшной болезнью. Прошу всех присутствовать.

Отец узнал об этом и, встретив на улице мистера Картера, стал ему объяснять, нервным движением руки подкручивая свои рыжеватые усы, как я умудрился подцепить болезнь:

— Говорят, что микроб попадает внутрь при вдохе: он носится по воздуху всюду. И нельзя узнать заранее, где он появится. Он, наверно, как раз пролетал мимо носа моего сынишки; тот вдохнул воздух — и тут это и случилось. Он упал как подкошенный. Если бы в ту минуту, когда пролетал микроб, он сделал бы не вдох, а выдох, все бы обошлось. — Он помолчал и грустно добавил: — А теперь вы млитесь за него.

— Спина создана для ноши, — с набожным видом пробормотал булочник.

Он был членом церковного совета и в каждой беде видел промысел божий. С другой стороны, по его мнению, за всем, что приносило людям радость, скрывался дьявол.

— На все божья воля, — произнес он с довольным видом, убежденный в том, что слова эти понравятся всевышнему. Он не упускал случая снискать расположение господа.

Отец презрительно фыркнул, выражая этим свое отношение к подобного рода философии, и ответил довольно резко: