Добравшись до водоема, Звездочка с наслаждением погрузила морду в воду. Я посмотрел на ее шею, круто опускающуюся от луки седла, и, положив одну руку на круп, откинулся назад, чтобы не смотреть в водоем.

Звездочка пила, шумно втягивая воду, но через минуту подняла голову и, прижав уши, стала всматриваться в лужайку по ту сторону водоема.

Каждое ее движение запечатлевалось в моем мозгу с необыкновенной ясностью. Я думал: вот я совершенно самостоятельно еду на пони; вот так пони пьет воду, когда у него на спине всадник, а вокруг никого нет: вот что значит ездить верхом.

Я поглядел вниз, на землю, на разбросанные там и сям камни, о которые можно споткнуться на костылях, на грязь вокруг водоема, в которой костыли могут заскользить. Сейчас все это уже не страшно для меня. Когда я верхом на пони, эти препятствия уже не существуют и нечего о них думать.

Высокая трава, в которой запутываются костыли, крутые подъемы, вызывающие одышку, твердая неровная земля — сейчас я думал о них отвлеченно и спокойно, радуясь, что все это теперь не может привести меня хотя бы в минутное отчаяние.

Пони снова начал пить. Я наклонился вперед и потрогал его горло, где, плавно пульсируя, проходила вода, которую он глотал. У него были крепкие мышцы и большое сердце. Я вдруг ощутил страстную и отчаянную любовь к нему.

Напившись, он повернулся, и я чуть не слетел на землю, но страх мой исчез. Я сжал руками луку седла и спокойно доехал до школы. Пони шагал подо мной без малейшего усилия, без всякого напряжения, и мне казалось, что его ноги — мои.

Боб снял меня с седла.

— Ну, как бежала Звездочка? — спросил он.

— Хорошо, — ответил я. — Завтра снова поеду ее поить.

Каждый день я ездил на Звездочке к водоему. Я сам взнуздывал и седлал ее, потом отводил к Бобу, он помогал мне сесть верхом и ставил мои костыли у стены школы.

Через несколько недель я освоился в седле настолько, что уже мог не думать все время о том, как бы не упасть. Я сидел свободнее и уже не так цеплялся за луку.

Но по-прежнему я не мог справиться с поводьями. Я не мог ни сдержать пони, ни направить его в ту или иную сторону. Бродя по лесу или путешествуя в своей коляске, я обдумывал, как с этим быть. Вечером, прежде чем заснуть, я изобретал седла с движущимися ручками, со спинками, как у стульев, с ремнями, чтобы привязывать ноги к бокам лошади, но, сидя на спине Звездочки, понимал, что все это бесполезно. Я должен уметь держаться в седле, не прибегая к помощи ног, постичь искусство ездить верхом без всякой опоры!

За несколько ярдов до водоема я начинал погонять пони, побуждая его идти легкой рысью, постепенно увеличивал это расстояние и довел его в конце концов до сотни ярдов. Такая езда доставляла мне мало приятного. Меня сильно подбрасывало в седле, а смягчать толчки, пружиня ногами, я не мог.

Ребята наблюдали за моей ездой, но не смеялись надо мной. Я все делал по-своему, и они привыкли к этому. Держался я в седле очень неустойчиво и легко мог свалиться. Однако, заметив, что я не боюсь упасть, они потеряли к этому интерес.

Ребята, имевшие своих пони, часто возвращались домой галопом. Меня поражала их ловкая посадка, и нетерпеливое желание ездить как можно лучше охватило меня. Раз это умеют другие ребята, значит, сумею и я. Но то, чего требовал мой разум, было недоступно моему телу. Месяц за месяцем я трусил на Звездочке к водоему, но лучшим наездником от этого не стал. Чтобы не упасть, мне надо было, как и раньше, держаться за луку седла; я ни разу не скакал даже легким галопом и по-прежнему не мог управлять пони. Целый год я довольствовался ездой шагом или медленной рысцой, но наконец решился пустить пони галопом, хотя это и грозило мне падением.

Я спросил Боба, легко ли при галопе усидеть в седле.

— Черт, конечно! — ответил он. — Сидишь, как на лошади-качалке. Это легче, чем ездить рысью. Когда Звездочка идет галопом, я не отрываюсь от седла. У нее галоп не как у пони, а как у лошади.

— А перейдет она на галоп сразу, без быстрой рыси?

Боб заверил меня, что так оно и будет.

— Наклонись вперед и подгони ее, — сказал он. — Только тронь каблуком, и она сейчас же перейдет на галоп.

Я попробовал в тот же день. Недалеко от водоема дорога шла слегка в гору. Подъехав к этому месту, я быстро наклонился вперед и легонько ударил пони «хорошей» ногой.

Он сразу пошел мерным галопом, меня чуть покачивало вперед-назад в такт волнообразным движениям, свежий ветер дул в лицо, хотелось кричать от радости. Пони перешел на шаг и остановился у водоема; когда он начал пить, я откинулся в седле и тут почувствовал, что весь дрожу. С тех пор я ездил галопом каждый день и сидел в седле совершенно уверенно, даже когда пони делал резкий поворот у школьного забора. Но я все еще держался руками за луку седла.

К водоему вели две дороги. Одна пролегала мимо школы, другая сворачивала в проулок позади школы и выходила к шоссе с другой стороны здания. Этой дорогой пользовались редко. Извивающиеся колеи, оставленные повозками, иногда проезжавшими по ней, прятались в траве между изгородями.