Широко расставив кривые ноги, словно только слез с коня, стоял на княжьем крыльце невысокий плотный Чол-хан.

–  Что у себя в Орде. Хозяином себя мнит.

–  Дозволил бы, княже, тверичам разгуляться. Злы они. Обид много от ордынцев терпят…

–  Не время, Митрий, Орда ещё сильна.

–  С Литвой бы язык сыскать. Гедимин ныне в силе…

–  Гедимину добро с тевтонами совладать бы. От него Орда далеко.

У самого крыльца Александр соскочил с коня, кинул повод отроку. Из-под нависших бровей холодно взглянул на изрытое оспой скуластое лицо Чол-хана, заметил в узких глазах ордынца гнев.

–  Конязь, твои воины нукеров моих обижают.

–  На кого укажешь, хан?

–  Сам видел.

–  Так то в шутку Федя твоих нукеров затронул. В догонялки сыграть надумал, - насмешливо ответил Александр.
– Один ведь он был, а нукеров двое.

–  Конязь, выход в Орду не сполна даёшь. Смотри, конязь, - Чол-хан поднял палец, - на коленях поползёшь с ответом.

Александр вскипел:

–  Тому не быть, чтоб великий князь Александр на коленях ползал перед тобой! Дай дорогу, хан.
– Он слегка потеснил Чол-хана.

Следом двинулся Колыванов.

Чол-хан, брызгая слюной, выругался вслед, сбежал с крыльца и, вырвав из рук нукера узду, вскочил в седло. Конь рванул с места.

–  Гляди-ка, как кипятком ошпарило, - усмехнулся боярин.

–  Он, Митрий, сей разговор ещё вспомнит. Ну да семь бед, один ответ.

–  Слушайте, люди тверские!
– надрывно кричал с паперти в собравшуюся толпу княжий боярин.
– Повелел великий князь свозить ордынский выход на княжий двор.

–  А велик тот выход?
– выкрикнул из толпы чей- то звонкий голос.

–  С князя по полуста, с бояр - половину того, с ремесленного люда и смерда по пяти рублей. Кто же добром не принесёт, того на суд возьмут к Щелкану.

–  У Щелкана суд скор, - раздался из толпы всё тот же звонкий голос.
– Намедни у Тимоши-костоправа дочку отняли.

–  А у меня дитя забрали!
– плаксиво протянул здоровый посадский мужик.

Стоявшие вблизи два удалых брата Борисовича, торговые мужики из Вологды, окающе выкрикнули:

–  А ты, дубина нетодильная, пошто дитя отдал?

Мужик вобрал голову в плечи, безнадёжно махнул рукой.

Боярин сошёл с паперти, направился на княжий двор. Обсуждая услышанное, толпа мало-помалу разошлась. На площади остались только посадский мужик и братья Борисовичи.

–  Экие телки тверские, им обиды чинят, а они терпят.

–  Плюют в очи, а они мыслют - роса с ночи.

–  Уж истинно говорят, тверичи - козлятники.

–  Но-но, ты потише!
– задетый за живое, осмелел мужик. Засучив рукава, он подступил к братьям.

–  А ты бы силу на ордынца подзапас. А коли драться хочешь, так ты уж поодиночке, с двумя тебе не совладать.

Братья ещё долго насмехались над незадачливым мужиком.

У дьякона Дюдко с похмелья трещала голова, тошнило. Вчерашний день освятили новорубленые хоромы боярина Колыванова. Светлые, красивые получились. Молельня хоть и невелика, а византийскими иконами уставлена, всё больше в золотой да серебряной оправе. Лики святых киноварью писаны.

А после Господнего благословения был большой обед с медами хмельными. Отца архимандрита с того обеда на руках унесли, а дьякон насилу до дому доплёлся.

К вечеру пришли к дьякону гости, торговые мужики, братья Борисовичи, и снова бражничали до полуночи.

Дьякон заворочался на полатях, спустил ноги, сел. Стряхнул пробежавшего по руке таракана. Прочищая голос, пробасил:

–  Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя-а-а!

Кряхтя слез, обул лапти, подвязал, притопнул.

–  Эх, лапти мои, лапти лыковые!
– Поплевав на ладони, пригладил взлохмаченные волосы.

Толкнув низкую дверь, дьякон, чуть пригнувшись, чтоб не стукнуться о дверную притолоку, вышел во двор. Несмотря на раннюю пору, дьяконша возилась в огороде, выбирала лук, складывала в кучу. Потом жена совьёт его в толстые плети, подвесит в сенях, и есть зимой еда - луковица с солью да коврига ржаного хлеба. А ещё лучше, когда перепадает к ней кусок мяса.

В сарае дьякон окликнул храпевших Борисовичей:

–  Пробудитесь, братие, отойдите ото сна да умойте свои хари.

–  По твари и хари, - слезая с сеновала, в тон ему ответил бойкий на язык младший брат.