– Ну как ты, мать? – спросила хриплым голосом.

– Я хорошо. А ты? Что случилось?

– В каком смысле? У меня? Ничего! – Лидка улыбалась во весь рот. – А как ты? – повторила она. – В смысле – вообще!

Ирина присмотрелась. Лидка ответила ей несфокусированным взглядом.

– Ты… выпила?

– Я пьян от любви! – пропела Лидка. – Иришка, если бы ты только знала!

– А как же Кирюша? – спросила Ирина.

– А при чем тут Кирюша? – удивилась Лидка, улыбка сползла с ее лица. – Холодильник полный, борщ сварила, рубашки погладила… Какого рожна еще надо? Детей родила, в конце концов! Можно и для себя пожить!

– А если Кирюша узнает?

– Откуда? Я не скажу, ты, надеюсь, тоже! Ты знаешь, когда мы в последний раз спали? Двенадцатого июня, в день его рождения, да и то, это была моя инициатива, вроде как подарок любимому мужу. Хранить верность мужику, который спит с тобой два раза в год? – Лидка захохотала. – Да ему по фигу! Это ты у нас… Пенелопа! Даже не смешно! Тьфу!

– И кто же он? – Ирина не обиделась на Пенелопу, это было вполне невинно, от Лидки она и не такое слышала.

– Догадайся с трех раз! – брякнула Лидка.

– Я его знаю?

– Знаешь! Слушай, давай по кофейку, а? Или чего-нибудь для души, покрепче!

– Можно ликер, – пробормотала озадаченная Ирина. – И кофе.

– Между прочим, я нашла работу! Так что можешь меня поздравить, – похвасталась она уже на кухне, доставая из буфета чашки, сахар, банку с кофе.

Лидка уже полгода была безработной, люмпеном, по ее собственному выражению. В цеплянии ярлыков ей не было равных. Ее контору по изучению покупательского спроса, где она была чем-то вроде бухгалтера, курьера и главного менеджера, прикрыли, и с тех пор она «гуляла».

– Слышишь, говорю, работу нашла! – повторила она, разливая кофе. – Чего молчишь, как сосватанная?

– Где?

– В Молодежном театре, билетером! Теперь все билеты – наши!

– Это Вербицкий? – спросила Ирина, имея в виду не то нового друга Лидки, не то работодателя.

– Ну! Платят, правда, копейки, зато в центре культурной жизни. У нас премьера – «Тартюф» Мольера, в воскресенье. Могу устроить контрамарку!

Ирине хотелось спросить о журналисте, но Лидка в упоении болтала о театральных скандалах и пересказывала театральные сплетни – кто с кем, где, когда, сыпала именами и прозвищами известных актеров, и пробиться через эту словесную завесу не было никакой возможности. Она уже чувствовала себя своей в пестром мире театра. Она везде чувствовала себя как дома. Ирина зашла с другой стороны.

– И как… он? – перебила она Лидку.

Та закатила глаза.

– Ты его любишь? – спросила Ирина.

– Голодной куме одно на уме! – фыркнула Лидка. – При чем тут любовь?

– Ну как же… – растерялась Ирина.

– Ну как же! – передразнила Лидка. – А вот так! Что ты можешь знать о любви, терпеливая моя? Ты хочешь сказать, что у тебя любовь? Это не любовь, это каторга! Любовь – это радость, свет, восторг! Да, я люблю его! Хоть на сезон! А там – что бог даст! – Лидка беспечно махнула рукой. – Между прочим, твой журналист, Серж Брагин, уже дома. Выжил. Теперь на постельном режиме. Я принесла адресочек. Богемская, двадцать, на Четырех углах. Можем сходить, принести пожрать и проявить заботу. Или вымыть пол. Правда, оттуда теперь вся редакция сутками не вылазит…

Лидка давно убежала домой, а Ирина все сидела, задумавшись, с листком, на котором был записан адрес журналиста…

…Она без труда нашла дом двадцать по улице Богемской. Это оказалось старое трехэтажное строение, неказистое, с глубокими маленькими окнами-бойницами, напоминавшее крепость. Ирина присела на скамейку во дворике – маленьком, патриархальном, пустом в это послеполуденное время. На крошечных тяжелых балконах, выходивших на эту сторону, сушилось белье и торчали полузасохшие стебли цветов. Она скользила взглядом по балконам, пытаясь представить себе, который из них журналиста. И вдруг увидела его! На крайнем слева. Он был не один, с ним была женщина. Она курила, он стоял рядом, что-то говорил, смеялся. Даже постороннему человеку было видно, что эти двое – не случайные знакомые…

Ирина поспешно поднялась – не хватало еще, чтобы он ее заметил! – и пошла со двора, сжавшись в комок, чтобы занимать как можно меньше места в пространстве, и от души желая себе провалиться сквозь землю.

Вот и все…

– Федя, это правда? Елену Гетманчук отпустили? – спросил взволнованный Савелий Зотов Федора Алексеева – друзья, как всегда, собрались в своем излюбленном баре «Тутси».

– Да, Савелий. Она не убивала мужа.

– Ты знал об этом с самого начала?

Федор задумался.

– Знаешь, с самого начала были какие-то странности, несоответствия… Только я не мог понять, в чем именно нестыковка.

– В чем же?

– Их было несколько, Савелий. Не одна, а несколько, что было уже, как сказал Володя Коваленко, выпадением из логического ряда и перебором. Гильзы, которые убийца не унес с места преступления, убийство Светланы Овручевой, пистолет, найденный во дворе дома Гетманчуков… Понимаешь, Савелий, все это было как-то слишком, лезло в глаза и прямо указывало на Елену Гетманчук. Она знала о пистолете в сейфе, она туда заглядывала, хотя, говорила, что не знает кода.