– Сжалься надо мной! Я так устала и продрогла, и ночь была такая долгая, долгая. Зажги костер и избавь меня от мучений!

– Бедняжка! Я не палач, но скажи, что для тебя сделать, и я сделаю.

Она указала на кучу хвороста:

– Заготовили для меня. Возьми несколько сучков, запали их, глядишь, я и согреюсь. Там не убудет. Того, что останется, с лихвой хватит, чтоб сжечь мое изможденное, высохшее тело. Будь добр, исполни мою просьбу!

– Исполню, - ответил Сорок четвертый, положил перед ней сучок и зажег его прикосновением пальца.

Вспыхнул, затрещал огонь, женщина простерла над ним костлявые руки и глянула на Сорок четвертого с благодарностью, которую невозможно выразить в словах. Было странно и жутко наблюдать, как она радовалась и наслаждалась теплом дерева, припасенного, чтоб обречь ее на ужасную смерть. Наконец, подняв на Сорок четвертого грустный взгляд, она сказала:

– Ты добр, очень добр ко мне, а у меня нет друзей. Я не дурная женщина, ты не думай, что я - дурная, просто бедная, старая и умом повредилась за эти долгие, долгие годы. Они думают, что я - ведьма. Это все священник Адольф, он схватил меня и приказал сжечь на костре. Но я не ведьма, нет, помилуй бог! Ведь ты не веришь, что я - ведьма? Скажи, что не веришь!

– Конечно, не верю.

– Спасибо тебе на добром слове!.. Как давно я скитаюсь, как давно у меня нет крыши над головой. Много, много лет... А ведь когда-то у меня был свой дом, только не помню - где, четыре милых дочки и сыночек - всю душу им отдавала. Как их звали? Как их звали?.. Я забыла имена... Все они уже умерли, бедняжки, за эти годы. Если б ты видел моего сына! Он был такой славный, он был художником. О, какие картины он писал! Однажды он спас утопающего или утопающую - не помню, словом, спас жизнь человеку, провалившемуся под лед...

Старуха вдруг утратила нить своих бессвязных, запутанных воспоминаний и только бормотала что-то невразумительное, покачивая головой; взволнованный ее рассказом, я прошептал на ухо Сорок четвертому:

– Ты спасешь ее? Ведь как только отец Адольф узнает, кто она, он освободит старушку и вернет ее в семью. Благодарение господу, стоит только сказать священнику...

– Это невозможно, - ответил Сорок четвертый.

– Невозможно? Почему?

– Ей на роду написано умереть в этот день на костре.

– Да ты откуда знаешь?

Сорок четвертый молчал. Терзаясь неизвестностью, я предложил:

– В крайнем случае, я могу открыть ему глаза. Снова сделаюсь видимым...

– Это не предопределено. Чему не суждено быть, то не сбудется, прервал меня Сорок четвертый.

Он понес к огню еще один сучок. Вдруг из монастыря выскочил верзила, выбил сучок у него из рук и заорал:

– Что лезешь не в свое дело, старый дурак! А ну-ка, живо подбери сучок и тащи его обратно!

– А если не отнесу, что тогда?

Верзила разъярился: как смеет этот червяк так дерзко с ним разговаривать? Он занес кулачище, намереваясь раздробить наглецу скулу, но Сорок четвертый перехватил кулак и стиснул его так, что послышался жуткий звук раздробленных костей. Верзила зашатался и пошел прочь, стоная и ругаясь, а Сорок четвертый подобрал сучок и бросил его в огонь, согревавший старую женщину.

– Становись невидимкой, - зашептал я, - нам надо немедленно скрыться, он скоро...

– Знаю, - усмехнулся Сорок четвертый, - соберет шушеру на подмогу и схватит меня.

– Так почему же ты медлишь?

– Зачем скрываться? И это предопределено. Всякому предопределению суждено исполниться. Но ничего плохого не случится.

И служки прибежали - человек шесть, - схватили Сорок четвертого и потащили в монастырь; по дороге они нещадно молотили его кулаками и палками, пока он не обагрился кровью. Я шел следом - дух-невидимка - и ничем не мог ему помочь. Они заточили Сорок четвертого в мрачную келью монастырского подвала, посадили на цепь и заперли дверь, пообещав, что еще займутся им, когда сожгут ведьму. Я был вне себя от беспокойства, он же ничуть не тревожился. Сказал, что использует и эту возможность и приумножит славу мага, распространив слухи, что старый костолом - переодетый астролог.

– Явившись сюда, они увидят лишь лохмотья своего пленника, - объяснил он, - и тогда поверят слухам.

И Сорок четвертый выскользнул из своей одежды, оставив на полу груду лохмотьев. Да, при всем своем легкомыслии он был мастер творить чудеса. Непостижимые чудеса! Мы проскользнули сквозь толстые стены, будто они были из воздуха, и направились за процессией монахов, поющих псалмы, к месту казни. Сюда уже стекался народ, и вскоре он повалил толпами - мужчины, женщины, пожилые и молодые, некоторые несли на руках детей.