Художник был длинноволос (волосы обхвачены кожаной тесемочкой), невысок, с азиатскими скулами. Лет тридцати. Он курил дешевые вонючие сигареты и плевал на пол.

Увидев Женечку, он сказал:

— Иди-ка сюда.

Она подошла, чувствуя странную слабость в теле.

— Иди, иди, — подбодрил ее художник. — Встань рядом со мной.

Она встала и увидела себя с ним в большом зеркале, которое было в холле. Он рыжеволос (несмотря на азиатские скулы), она черна (но лицо типично русское, хотя непонятно, в чем эта русскость). Он невысок и кривоног (что видно в узких джинсах), она выше его и безукоризненно стройна.

— Дисгармония, доведенная до совершенства, становится высшей гармонией, — сказал художник. — Ты понимаешь, что противоположности сходятся? Я абсолютный урод, ты абсолютная красавица. Тебя все боятся, кроме меня, потому что я из-за своего уродства давно уже не боюсь никого. Ты видишь, как мы подходим друг к другу?

— Да, — коротко ответила она (ей было трудно дышать).

— Но учти, — предупредил художник. — Никаких разговоров о браке, хватит с меня. Поживем просто вместе.

— Хорошо, — сказала она, не сводя с него глаз — в зеркале.

— Учти еще, что я хоть сам и неряха, но порядок люблю. Будешь и убирать, и готовить. Еще я грубиян, — хвалился художник. — Под горячую руку и пинка могу дать. Но я сексуально одарен. И талантлив в искусстве. Это главное. Буду портреты с тебя писать. Ню. И не вздумай пищать, что холодно. Да, холодно, но искусство требует жертв или нет?

— Нет. То есть да.

— Ладно. Во сколько службу кончаешь?

— Без пятнадцати шесть.

— Ладно, подожду. Ну? Иди, чего стоишь?

И Женечка пошла.

— Эй! — окликнул он.

Она обернулась.

— Зовут-то как?

— Меня?

— Да.

— Меня… Евгения, — вспомнила Женечка.

— Ладно. Иди.

Сам он представился, только когда встретились после работы: Дмитрий.

— Ну, до дома! — скомандовал он.

— Я хотела маму предупредить.

— По телефону!

— Телефона нет у нас.

— Ну, завтра предупредишь.

— Я не могу. Я соседке хотя бы из автомата позвоню.

— Ладно.

Она позвонила из первого попутного автомата соседке Полине Аркадьевне и просила передать матери, что не придет ночевать и, кажется, выходит замуж. Она объяснит после.

— Что значит — кажется? — стала допытываться Полина Аркадьевна.

— Ну, фактически замуж, только пока без регистрации. Вы, пожалуйста, как-нибудь помягче скажите, вы же умеете, Полина Аркадьевна!

И Женечка принялась было объяснять, как сказать помягче, но осеклась. Трубка выпала из ее руки.

Дмитрий исчез.

…Она стояла у будки и плакала.

Подошел Дмитрий с пакетом, в котором были продукты.

— Чего ревешь, дура? Я в магазин на минуту отошел.

— Я думала, ты совсем.

— Как совсем, дура? Мне на работу завтра, в крайнем случае завтра бы встретились.

— Мучь меня немного поменьше, я не выдержу, — попросила Женечка.

— Ладно.

Они ехали в троллейбусе среди простонародья, они шли по тихой улице, они вошли через калитку в дворик, где стоял большой дом, они прошли мимо дома к строению, которое на вид было сараем, Дмитрий ногой отворил дверь, и сквозь темные сени они попали в комнату с одним окном, с потрескавшейся печкой, захламленную и грязную ужасно.

— Видишь, сколько тебе работы! — сказал Дмитрий. Бросил пакет на круглый старый стол у окна, взял Женечку руками за щеки. — Знала б ты, как я сегодня терпел! — укорил он ее. — Сроду такого не было.

Женечка виновато потупилась.

Тут он вдруг толкнул ее, она упала на что-то мягкое, вскрикнула.

Минут пять он срывал с нее одежду и минуты три достигал для себя результата. После чего еще минуты три валялся подле нее и рычал. Может, в этом диковинном рыке и заключалась его сексуальная одаренность, которую он обещал Женечке. Она же за это время ничего не успела ощутить, кроме любви.

Дмитрий утешил ее:

— Ничего. Это первый раз. Щас пожрем — и ты узнаешь у меня, что такое счастье.

Они поели, и он начал учить ее счастью, но, как и в первый раз, обучение закончилось через три минуты.

Порычав, он сказал:

— Черт! Я же не мальчик же! Ладно, убирайся тут давай, а я вздремну. И счастья мы с тобой все-таки добьемся. Я же не могу, чтобы со мной женщина не была счастлива. Я так не привык.

Она убралась, он поспал.

После этого в течение вечера и ночи восемь раз он пытался осчастливить ее. Но, как ни ухищрялся, не получилось. Более того, периоды осчастливливания даже сокращались, и последние два раза он начинал рычать, едва прикоснувшись к ней.