Прозрение приходило постепенно. Железный кулак тоталитаризма, грубое и методичное подавление евреев, непрекращающийся поток бесстыдной пропаганды, темная сторона Гитлера и его верных рыцарей, заносчивость и жестокость СС, атмосфера подозрения и страха – для тех, кому удалось сохранить хоть каплю здравомыслия, все это выглядело все более и более зловещим. Каждый новый шаг режима делал это яснее. В 1934 году в «ночь длинных ножей» было обезглавлено СА. А в 1938-м состоялось то, что нацистские юмористы назвали Kristallnacht, «хрустальная ночь», – в действительности же это был самый большой погром в истории современной Германии. Штауффенберг был «подавлен».

В 1941 году в Африке Штауффенберг получил тяжелейшие ранения, когда штурмовой самолет с бреющего полета расстрелял его машину. «Его нашли почти без сознания около перевернутого, сгоревшего и пробитого снарядами автомобиля. Его ранения были ужасающими. В левый глаз попала пуля, правый тоже серьезно пострадал. Ему практически отстрелило правое предплечье, а на левой руке он потерял два пальца. Серьезно ранено колено, спина и ноги утыканы шрапнелью… Пока с ним работали хирурги, он наотрез отказывался от всевозможных обезболивающих, анестезирующих, успокаивающих лекарств и от снотворного. Даже в докладе Гестапо с восхищением говорится о силе воли, с которой он пошел к выздоровлению… Своему дяде, посетившему его в госпитале, он по секрету сказал, что то, что он выжил, не было случайностью. Его жизнь, как бы искалечена она ни была, сохранена для какой-то особой цели, некоего предопределения»369.

Штауффенберг пришел к убеждению, что Гитлер должен умереть, как бы это ни противоречило моральным принципам, кодексу чести и его собственной клятве в верности Гитлеру, которую он принес как офицер. «Я знаю, тот, кто будет действовать, войдет в историю Германии как предатель; но тот, кто будет бездействовать, станет предателем своей собственной совести. Если бы я не сделал ничего, чтобы остановить эту бессмысленную бойню, я никогда не смог бы смотреть в глаза вдовам и сиротам военного времени». Ведь речь шла уже не о нескольких сотнях людей, которые не устраивали Гитлера, не о нескольких тысячах пойманных наудачу евреев – речь шла о сотнях тысяч солдат Германии и других наций и о систематическом геноциде. Штауффенберг как офицер генерального штаба не мог об этом не знать, даже если он и не знал всего. «Штауффенберг был главной фигурой в заговоре, источником направляющей силы и решимости».

Передают, что генерал Хеннинг фон Тресков, один из главных заговорщиков, говорил: «Покушение должно быть осуществлено любой ценой. Если даже все окончится неудачей, нужно попытаться захватить власть в Берлине. Главное сейчас – не столько достижение практических целей переворота, сколько само его осуществление. Мы должны доказать миру и истории, что у людей, участвовавших в сопротивлении, хватило смелости на этот решительный шаг. В сравнении с этим все остальное не имеет значения»370. С момента захвата власти Гитлером 30 января 1933 года всякий, кто вставал у него на пути, рисковал жизнью. Еще за неделю до этой даты Гитлера можно было бы выбросить на свалку истории, но с того дня судьба Германии была решена.

Сколько раз покушались на Гитлера? Уилл Бертхолд написал книгу «Die 42 Attentate auf Adolf Hitler» («Сорок два покушения на Гитлера»). Другие говорят, что их было больше сорока шести. Однако Гитлер пережил их все, порой самым чудесным образом, словно что-то предупреждало или защищало его. Покушение Штауффенберга обошлось ему дороже, чем признавали официально, – с тех пор его здоровье стало быстро ухудшаться. После встречи с Гитлером Геббельс записал, что тот «полон решимости дать всем кровавый урок» – несколько недель после покушения «он почти все время проводил, планируя месть»371. По особому приказу Гитлера один фельдмаршал и несколько высокопоставленных генералов были удавлены фортепианными струнами вместо веревок – они должны были умирать медленно. Все это было отснято на пленку, и Гитлер мог любоваться картинами казни на своей вилле в Зальцберге. Убийства других заговорщиков, сообщников, подозреваемых в сообщничестве и членов их семей продолжались до самого конца войны; в общей сложности погибло более 5000 человек.

Общественное мнение Германии, не говоря уже о пропагандистской машине Геббельса, единогласно осудило покушение. Тресков, как и Штауффенберг, предвидел эту реакцию и на следующий день после провала покушения сказал: «Теперь они все набросятся на нас с проклятиями. Но я убежден, больше чем когда-либо, что мы поступили правильно. Я верю, что Гитлер – закоренелый враг не только Германии, но и всего мира… Моральная ценность человека проявляется лишь там, где он готов отдать жизнь за свои убеждения… Бог обещал не уничтожать Содом, если там найдется хоть десяток достойных людей. Я надеюсь, что из-за нас он пощадит Германию». «Согласно некоторым свидетельствам, – пишут Майкл Байгент и Ричард Лейгх, – генерал-майор Хеннинг фон Тресков, выйдя из своей штаб-квартиры, пошел к линии фронта и там застрелился. Согласно другим источникам, он просто вышел из укрытия и среди артиллерийских разрывов пошел по направлению к ничейной земле между немцами и русскими»372.

Впоследствии заговорщиков вновь и вновь обвиняли в предательстве отечества в трудный для него час и в нарушении воинской клятвы, принесенной лично Адольфу Гитлеру. При этом редко упоминают о том, что никогда раньше такая клятва не приносилась определенному лицу, что она была дана под давлением, что все это было организовано второпях на следующий же день после смерти президента фон Гинденбурга, и каждый отказавшийся дорого заплатил бы за это. Забывают и то, что писал в «Майн Кампф» сам Гитлер: «Государство может требовать уважения к себе и к своей власти до тех пор, пока эта власть используется в интересах нации или, по крайней мере, не в ущерб этим интересам. Авторитет государства не может быть самоцелью, иначе любая тирания оказалась бы священной и неприкосновенной. Если правительство использует инструменты власти, находящиеся в его руках, с тем чтобы вести народ к гибели, тогда бунт становится не только правом, но и обязанностью всякого гражданина. На вопрос о том, создалась ли такая ситуация, нельзя ответить ученой диссертацией. Вопрос решает лишь использование силы и конечный успех»373. В заключение стоит добавить, что цену клятвы можно сравнить с чудовищными и бесчеловечными деяниями, лежащими на совести того человека и режима, которым она была принесена.

«За эти девять месяцев – с момента покушения 20 июля 1944 года до окончания войны в Европе – людские потери были огромны… В целом погибло больше, чем за предшествующие четыре года и одиннадцать месяцев войны. Эта статистика дает представление о том, какова была ставка в заговоре Штауффенберга. Умри Гитлер 20 июля 1944 года, потери во Второй мировой войне были бы в два раза меньше» (Байгент и Лейгх374).

Немецкое стремление к новому целостному духовному опыту было неподдельным и искренним. Традиционные религии всегда переносили исполнение надежд в мир иной, но человек интуитивно чувствует, что если Бог – это не просто симулякр [21] над облаками, а что-то большее, то и земля и человеческая жизнь должны иметь какой-то смысл. В те времена ошеломляющих перемен ждали появления нового мира и нового, высшего человеческого существа. Просвещение задало все возможные вопросы, но лишь немногие из данных им ответов заслуживали доверия. Люди чувствовали, как сдвигаются тектонические плиты несомненных религиозных и философских фактов. Результатом этого была серия землетрясений – одна революция за другой, одна война за другой – и чувство нестабильности, потери ориентации, страха. Рушились привычные структуры иерархического общества, а социальные феномены, дотоле неведомые – в особенности активность нищих человеческих масс, – поднимались на поверхность и казались первобытными и угрожающими. Современный мир срывал людей с насиженных мест и сгонял их в городские агломерации, принуждая к близким, прямым и порой сбивающим с толку взаимоотношениям.