Следует прогулка по парку, катание на лодке. Обстановка непринужденности, взаимного удовлетворения. Подходит к концу и весь визит. Позади гладь автострад, перелеты, скоростные поезда и встречи, встречи. Они казались бесчисленными: синие спецовки рабочих заводов «Рено», хитроватые взгляды крестьян, королева красоты, приветствовавшая Хрущева в Арле, депутаты и министры, коммунисты и правые. Километры подземных подвалов с шампанским, горы золотистой серы, водохранилища, гидростанции, блеск Гран-Опера, острая приправа знаменитого марсельского буйабеса — всего не перечесть — и все это на фоне расцвеченной весной Франции-сада. Франция была воистину щедра своим гостеприимством, кстати, щедростью, которая больше никогда не повторится при приеме кого бы то ни было из именитых иностранных гостей. Такое решение будет принято после того, как Национальное Собрание страны ознакомится с расходами на визит Хрущева.

Де Голль произвел большое впечатление на Хрущева. Советский лидер счел необходимым поделиться этим со своими коллегами по руководству даже в краткой информации, отправленной из Парижа. Он написал о французском президенте как о человеке очень внимательном и обходительном, подчеркнул умение де Голля глубоко анализировать политические явления, четко излагать мысли, смотреть на вещи широко. И особую концентрацию де Голля на европейских проблемах.

Перед гем как подняться на борт самолета, Хрущев заявит: «Мы увозим с собой глубокое убеждение, что между Советским Союзом и Францией могут и должны сложиться отношения большой и прочной дружбы».

Де Голль об этом моменте прощания напишет: Хрущев «улетает 3 апреля, сердечный и радостный, оставляя меня — не могу не сказать этого — под глубоким впечатлением от силы и яркости его личности, готовым поверить в то, что, несмотря ни на что, у мира есть шанс на мирную жизнь, а у Европы на будущее, с мыслями о том, что в вековых отношениях между Россией и Францией свершилось нечто по-настоящему важное и значительное» [5] .

Время и практика бесстрастным мерилом и непререкаемым авторитетом отбирают из деяний лидеров то, чему суждено стать частью истории, войти в летопись стран и народов. Не всегда то, что задумывалось, инициировалось ими, свершается так, как они это замышляли. Но подлинно значимым из дел их суждено жить и нести печать их авторства. Сегодня во сто крат зримее содеянное Хрущевым на XX съезде как начало целой полосы преобразований, через вихри которых проходят и сегодня народы нашей страны, да и только ли нашей. Может быть, придет время, и мир признает, что в дни пребывания Хрущева в Организации Объединенных Наций главным был его страстный призыв покончить с колониализмом, давший возможность переложить на язык решений этой организации то, чего требовала история, равно как и небывалая раньше по масштабу постановка вопроса о разоружении.

Что касается Шарля де Голля, то его роль уникальна уже в силу того, что он дважды вывел свою страну из катастрофического положения.

Встреча таких двух людей в 1960 году — мы возвращаемся к тому, что и как они говорили друг другу, как прислушивались один к другому, и особенно охватываем взглядом годы, прошедшие с тех пор, — эта встреча дала немало странам, которые они представляли, и последующему развитию международных отношений. Де Голль сумел подняться до согласия с полной независимостью Алжира, пойти на признание Китайской Народной Республики. Хрущев не перешел рубеж крайностей в его порывах в германском вопросе. Главное же в том, что отношения между Советским Союзом и Францией встали на маршрут сближения.

Между двумя этими людьми в уединении Рамбуйе зарождалось согласие в том, что решение самых трудных, самых проклятых проблем следует искать не в лобовой конфронтации позиций, не в споре вокруг формулировок, неизбежно и неотвратимо более бедных, чем жизнь, а в изменении атмосферы международных отношений, в такой новой политике, когда самая крупная конкретная проблема может быть сведена, подчинена в своем разрешении общей благотворной динамике.

Ни Хрущеву, ни де Голлю не довелось дожить до принятия Хельсинкского заключительного акта, идеи которого значили так много для изменения обстановки в Европе, сближения между всеми европейскими государствами. Они не дожили до этого временного рубежа в формировании Большой Европы, если использовать терминологию де Голля, но они, несомненно, внесли свой вклад в развитие этой тенденции в мировой политике, и что особенно примечательно — в самом начале ее зарождения.

В ряду и в сочетании, вкупе с усилиями многих других деятелей, многими другими акциями? Да, конечно. Но признание этого не должно заслонять их заслуг.

Однако международной политике, а с нею и советско-французским отношениям предстояло развиваться непростыми путями.

Раннее утро 14 мая 1960 года. У трапа самолета «Ил-18» во Внуковском аэропорту собралось несколько членов политбюро, еще какие-то ответственные чины. Между ними юрко скользил А. Аджубей. С пачкой газет под мышкой он раздавал свежий номер «Известий» всем знакомым. Подъехал черный лимузин. Из него появился Хрущев. Началась суета. Сопровождающих попросили занять места в самолете. Но Хрущев с членами политбюро удалился на какое-то время в правительственный павильон аэропорта. Оттуда вышел улыбающийся, поднялся по трапу. Взлет, и мы взяли курс на Париж, где 16 мая должно было состояться совещание четырех держав — СССР, США, Франции и Англии — на высшем уровне. Я был рад новой возможности побывать во французской столице для участия в таком крупном событии снова в роли переводчика советского премьера. Кстати, в качестве переводчика американского президента в Париже выступал полковник Уолтерс, с которым судьба снова свела меня через 26 лет, когда оба мы оказались в Нью-Йорке в качестве постоянных представителей наших стран при ООН.

Встреча в верхах уже в течение нескольких месяцев концентрировала на себе главное внимание мира. Она следовала за двумя масштабными визитами Хрущева сначала в США, потом во Францию. Казалось, в мировой политике открывается новая страница. В нашей стране эти визиты были встречены с оптимизмом. Новый внешнеполитический курс начинал давать результаты. Теперь надежды переместились к четверке великих. Вскоре после парижской встречи должен был состояться ответный визит в СССР президента США Эйзенхауэра. Его готовились принять радушно. На Байкале спешно возводился особняк для невиданного броска гостя в глубь страны. Приглашен в Советский Союз и президент Франции Шарль де Голль. Думали, что он тоже сможет побывать у нас тем же летом 1960 года.

Люди в стране хотели верить, что действительно рождается что-то новое, может быть, даже доверие в международных делах?!

И вдруг Пауэрс! Об имени этом никто, конечно, ничего не знал и не слышал. Был сбит американский разведывательный самолет. Сбит не где-нибудь вблизи границ, а около Свердловска — в самом центре страны. Сбит к тому же 1 мая, то есть в большой праздник. Новость эта прозвучала резким диссонансом тому, на что надеялись люди. Возмущение было глубоким. Вашингтон запутался в нелепых, ничего общего с действительностью не имевших версиях случившегося. Они только усиливали чувства разочарования и раздражения.