– Обойму выщелкни, забери с собой, она нам ещё пригодится, – сказал лейтенант. Глаза его, прищуренные жёстко, будто он собирался стрелять, продолжали цепко скользить по полю, изучали его – лейтенант прикидывал, где сподручнее будет форсировать это опасное пространство… Выходило – по ложбине, которая пролегала точно посередине поля, словно бы делила будущую хлебную ниву пополам.

Жаль, конечно, топтать хлебные злаки, но делать было нечего, поле и без того было уже здорово покалечено – в нескольких местах чернели воронки с вывернутой наизнанку землёй. Почва тут была полосатая: в лесу песчаная, желтоватая, на равнинах – удобренная, тёмная. В сельскохозяйственной науке такая почва имеет какое-то название, но какое именно, Чердынцев не знал.

Он поднялся на ноги, повесил на левое плечо винтовку, правой рукой подхватил покрывшийся от тумана холодным потом автомат и произнёс буднично:

– Потопали!

Момент был удобный – из леса выполз новый пласт тумана, тяжёлый, серый, заколыхался студёнисто и начал медленно, всей своей огромной массой наваливаться на поле. Хоть и казалось, что движется туман медленно, на самом же деле он за несколько минут накрыл половину поля. Лейтенант первым нырнул в дрожащую ватную плоть, скрылся в ней с головой, но в следующий миг голова, будто большой круглый поплавок, вынырнула на поверхность, заколыхалась резво. Фуражку Чердынцев снял – слишком уж яркой была она, издали бросалась в глаза. Лейтенант пригнулся – круглый поплавок вновь погрузился в туман.

Он понимал, что поле это, как пить дать, находится под прицелом какого-нибудь сонного немецкого пулемётчика, оно обязательно должно находиться под прицелом, раз в лесу остановилась воинская часть, ежели, конечно, командиры у неё не дураки… Что-то не помнил лейтенант Чердынцев по лекциям в пограничном училище, чтобы кто-нибудь из преподавателей называл немцев дураками, поэтому на «авось» надеяться тут нельзя.

К врагам вообще положено относиться не только с ненавистью, но и с уважением. Так было ещё во времена Суворова: не дай бог недооценить противника – битым будешь.

Эх, знать бы, что произошло и вообще знать, на каком свете они с Ломоносовым находятся. Может быть, кутерьма эта происходит лишь на их участке границы, а на остальных тихо – несут люди караульную службу и настороженно прислушиваются к звукам далёкой пальбы – такое может быть?

Может. И очень хотелось бы, чтобы так оно и было. А что происходит на самом деле?

Не знал ещё Чердынцев, да и многие в Советском Союзе, несмотря на выступления Сталина и Молотова, не знали, что немцы напали на нашу страну, напали не в одиночку, а скопом: вместе с ними выступали румыны, итальянцы, венгры, чехословаки, финны, в эти минуты бои вели три группы гитлеровских армий, а это ни много ни мало пять с половиной миллионов человек.

Первый удар на себя приняли пограничники. Большинство застав погибли целиком – ни одного человека не осталось, как, например, на шестой заставе, где должен был служить Чердынцев. Таких застав на границе было четыреста восемьдесят пять.

Если бы пограничники дрогнули, попятились, не было бы выиграно время, не удалось бы подтянуть войска второго эшелона, и тогда война пошла бы развиваться совсем по иному сценарию… Этого лейтенант Чердынцев не знал – впрочем, не знал не только он, а и тысячи многих других командиров Красной армии.

Лейтенант не подозревал, что так тяжело будет идти по хлебному полю, ноги увязали в почве, злаки цеплялись за одежду, не пускали, словно бы просили: «Не уходи! Останься!» Но не уходить Чердынцев не мог. Для того чтобы остаться и занять какой-нибудь оборонительный рубеж, он должен был получить приказ.

Посреди поля лейтенант остановился, на несколько мигов зажал в себе дыхание, послушал, идёт сзади маленький боец или не идёт? Тот находился совсем недалеко, не отставал от командира, – шумно сопел, чавкал сапогами, с хрустом ломал хлебные стебли. Чердынцев поморщился: слишком много шума начал производить однофамилец великого русского учёного.

Туман сгустился, он теперь наползал из леса валом, плотными клубами, пахнул горелым порохом, сырыми головешками, какой-то сладкий незнакомой химией и непонятно было, то ли туман это, то ли дым – может, где-нибудь тлеет склад с армейским имуществом или горит фабрика, выпускающая галоши. Сопя и отплёвываясь, маленький солдат подгрёбся ближе, толкнул лейтенанта в спину.

– Тьфу!

– Больно шума от тебя много, боец! – строго выговорил ему лейтенант. – Идёшь, будто бегемот с повышенной температурой.

– У бегемотов повышенной температуры не бывает, товарищ лейтенант! Они хладнокровные. Как рыбы.

– Откуда знаешь?

– Из учебников.

Чердынцев поправил на маленьком бойце пилотку, усмехнулся:

– Врёшь! А ещё охотник! Шума производи меньше… Понял?

– Есть производить меньше шума, – маленький солдат поднёс руку к пилотке, потом произнёс совсем по-домашнему, словно находился у себя в деревне: – Не буду больше, товарищ лейтенант, честное слово. Забылся.

– За мной! – Чердынцев снова нырнул в туман.