— Любезный Одольф, сын мой!

Не радостен мне ныне приход твой:

Ныне я известился,

Что ты от наших кумерических богов отступился

И им изменяешь,

А каких-то новых втайне почитаешь!

Страшись мово родительского гнева,

Поклонись нашим кумерическим богам!

Одольф встает с колен и с пафосом произносит:

— Я ваши, отец-царь, кумерические боги

Повергаю под свои ноги!

А верую я в Господа Иисуса Христа

И изображаю против ваших богов

Знамение креста! (крестится и крестит зал)

Содержу и содержать буду его святой закон!

Пажи от таких слов в ужасе падают на пол. Царь Максимилиан в гневе топчет ногами трон, что-то кричит. Но его слова тонут в громе аплодисментов.

Занавес закрыли.

На просцениуме вновь появился подпоручик Акатьев. Тоном судьи он коротко сообщает:

— Я ведь предупреждал вас, что царь Максимилиан не только жадный, но и очень жестокий. За то, что сын его отступил от кимерической веры и принял и полюбил новую веру, справедливую, православную, царь Максимилиан решил казнить Одольфа.

Где-то за сценой что-то грустное заиграл корпусной духовой оркестр. Солдаты вновь раздвинули тяжелый занавес.

Одольф перед смертью прощается с белым светом:

— Прощай, родимая земля,

Прощайте, родные поля,

Прощайте, солнце и луна,

Прощай весь свет и весь народ…

Одольф кланяется своему отцу:

— …и ты, прощай, отец жестокий!

И под сабельным ударом маршала-скорохода Одольф ничком падает на землю.

Но справедливое возмездие настигло Максимилиана. Он слышит высоко над собой громкий стук, затем жуткий женский вой. Максимилиан поднимает вверх лицо и кричит:

— Что там за баба?

Почему пьяна?

За кулисами что-то вспыхнуло, сцена на короткое время окуталась дымом. Он быстро расходится и перед троном возникает оборванная старуха-Смерть с косой. Она отвечает Максимилиану:

— Я вовсе не баба,

И вовсе не пьяна.

Я — смерть твоя упряма!

Зал разразился аплодисментами.

— Ну, чертяки! Ну, молодцы! — весело отозвался на аплодисменты Врангель.

А действо двигалось к своему завершению. Испуганный царь Максимилиан, все так же кряхтя, слез по лестнице со своего трона вниз, упал перед Смертью на колени, взмолился:

— Мати моя, любезная Смерть!

Дай мне сроку жить еще хоть на три года!

Смерть ему отвечает:

— Нет тебе срока и на один год!

Максимилиан:

— Мати моя, разлюбезная Смерть!

Дай мне пожить еще хоть три месяца!

Смерть покачивает косой:

— Не будет тебе и на месяц житья!

Максимилиан:

— Мати моя, преразлюбезная Смерть!

Продли мою жизнь хоть на три дня!

Смерть:

— Не будет тебе сроку и на три часа!

Вот тебе моя вострая коса!

Смерть ударяет Максимилиана косой. И под бурные аплодисменты зрителей он долго и мерзко умирает.

Потом все действующие лица, и живые и ожившие, вышли на поклоны и вывели на авансцену смущенного и упирающегося подпоручика Акатьева. Стрельцы, пажи, сенаторы, Максимилиан с Одольфом и даже вполне симпатичная, с умытым лицом, Смерть подхватили его на руки, стали раскачивать и подбрасывать в воздух.

Зал аплодировал.

— Да погодите вы! Постойте! Дайте сказать! — просился Акатьев.

Когда его наконец поставили на ноги, он, тяжело дыша, объявил:

— Это не все! У нас еще концерт!

И потом, после небольшого перерыва, начался концерт. Танцевали и пели русские и украинские танцы и песни.

— Сколько талантов! — между какими-то номерами восторженно сказал Врангель Кутепову. — Как замечательно вы все это придумали!

— Вы не устали, Петр Николаевич? — заботливо спросил Кутепов.

— Пожалуй, можно и на покой, — согласился Врангель. — Я не устал. Но уж слишком много впечатлений. А молодежь пускай повеселится. Завтрашние занятия отмените.

И они стали осторожно продвигаться к выходу.

— …Сыпал снег буланому под ноги,

С моря дул холодный ветерок…

— разносился со сцены чистый красивый голос.

Врангель остановился, обернулся. На сцене пел высокий, чуть сутулый солдат. Врангель уже слышал когда-то эту песню. И, кажется, совсем недавно.

Да-да, вот же эти слова:

— …Ехал я далекою дорогой,

Заглянул погреться в хуторок…

Это была та самая, никогда прежде им не слышанная, песня. Когда же он ее впервые услышал? Ну, да! Во время перехода из Севастополя в Константинополь. И голос такой же. Нет, пожалуй, тот же голос. Врангель вспомнил: каждый раз ему что-то мешало дослушать эту песню до конца.