Сашка подал к колоннам, и мы услыхали полковника:

– Стоп! Смиррно!

Из выбитых окон дома совались головы, желтые пятна лиц. Мотали тряпками, простынями. Очевидно, встречали нас.

Сашка повернул голову, повел на меня, по-лошадиному, – косым глазом, словно пытал – что дальше? – и глухо ворчнул:

– Влипли.

Казначей… Казалось, что он уснул. Но он все так же сидел с своим чемоданом, как сполз, и пытался что-то сказать, высматривая полковника. Я разобрал одно слово: «вертится».

Полковник остановился недалеко от машины и, поматывая наганом, закричал на крышу:

– Сидоров! Музыкант! Как?! влияния есть?..

Я поднял голову. На самом карнизе, двое, в халатах и жестянках на голове, держались за телефонную проволоку и орали хрипло, наперебой:

– Оказывает, ваше вскородие! Их благородие, поручик Куроедов расчисляют!

Полковник задергал глазом и заметался:

– Признаки! Признаки мне давайте! Поручик, есть? есть влияние? рапортуйте же, черт возьми!

К самому краю, не боясь сорваться, подошел худой, бледный юноша, в черном халате и тазике, как у полковника. Свесил ноги, уселся и закурил. У меня захватило дух: закружится голова – сорвется! Но тот спокойно покуривал, а полковник метался, размахивая наганом:

– Извольте соблюдать дисциплину, а не курить! Рапортуйте-с!

Юноша поднялся, взял под тазик и сказал устало:

– Заметно слабей, господин полковник. Мы противопоставили контрвлияние. Провода подняты еще на пятнадцать, площадь защиты расширена. Щиты действуют хорошо. Идея в основе верна, но лучше бы шелковые…

– Перебиваете мои мысли! – замахал на него полковник, прислушиваясь внутри себя.

Поручик сел, упершись босыми ногами в желоб, и стал курить. Сидоров и Музыкант вытягивали один у другого простыню и гремели по крыше.

– Лучше бы шелковые, господин полковник!

Полковник дернулся и щелкнул по тазику раз десять – видимо, в раздражении:

– Я же приказывал достать шелку?! Под арест пойдете! Сейчас же командировать Музыканта, от моего имени! Обязаны дать!! Написать от моего имени Главному Интенданту, подлецу! Ерничество, кумовство! Дать им, наконец, взятку!! Дело идет о спасении России, человечества, а они высчитывают гроши! Моя система абсолютно верна! Это гениальнейшее открытие, и вот результат! – показал полковник на нас наганом. – Они из Пулкова! и привезли кон-со-нанс!! Мы спасены! Ур-ра-а!..

Все, на крыше и на крыльце, что было силы, закричали: ура-а-а!

Это давно не слышанное «ура» искрой пронизало меня, и я едва удержался, чтобы не закричать с ними.

Казначей выставил голову и пытался что-то сказать. Но я разобрал опять только одно слово: «вертится». Очевидно, с ним было плохо. Сашка сидел копной, и его тупо-стеклянный глаз пучился, силясь постичь – в чем дело?

Я… я не пытался постичь. Я уже все постиг. Самая суть, самая верная, «здравая» суть была столь гнусна, что я счастлив был бы ее лишиться. Пусть затопит ее сверкающий мир сумасшедшей сказки! Он творился во мне, этот чудесный мир, втягивал и манил в себя. Меня начинало захлестывать, мне начинало казаться, что там, на крыше, делают что-то важное. Тревожно-деловой тон полковника путал мысли:

– Добавить щитов с запада и с севера! Главное, с запада! Они пользуются магнитными возмущениями, чтобы сбить нас с толку… Не выгорит! Пони-маете… – строгим шепотом обратился ко мне полковник, – последние дни я постиг, наконец, их тайну! Луна… начала слабеть! вянуть!! Неужели вы там не замечали! Замечали?..

– Как же, как же, господин полковник… – поспешил я ответить на его жесткий взгляд. – Очень замечали и… недоумевали!

– Га! – подмигнул он самодовольно. – Можете быть покойны… Это их последнее напряжение! Бы-ло! Огромный аппарат опытов… – Это слово полковник произнес с величайшим презрением, как что-то в высшей степени омерзительное. – Я передам вам мои доклады и главный трактат – «Работа кровью». Это произведет полнейший переворот в психологии и гистологии нервных центров! Отвезете в Пулково и сейчас же опубликуете от моего имени! Дело не в Нобелевской премии, понятно… Перед этим бледнеет все! Я, полковник Николай Бабукин, нашел спасение человечеству! Ему грозило превратиться в зверей… Хуже! Оно должно было пожрать себя! Поняли?!!

– Слушаю, господин полковник. Но с этим надо спешить… Меня искушала мысль: сказать, что прорвались немцы?

Я не сказал. Почему? Я не мог уехать, не узнав, что же произошло здесь. Я не мог оставить этих несчастных счастливцев, – они же были счастливцы! – бросить на произвол, на милость бешеного врага. Я хорошо знал, что могло бы случиться с ними при встрече с первым кавалерийским отрядом. Я не мог покинуть полковника и этих сизоголовых: они не сумели бы даже сдаться! И еще: меня как будто захватывала игра. В этом хаосе перевернутой жизни притуплялась тревога. Перед желтым домом, за этими монастырскими стенами, гасла мысль, что где-то здесь бродят немцы и все еще где-то идет война. Все это было давно-давно. А здесь – лес волшебный, сверкающий мир сумасшедшей сказки…

– С этим надо спешить, господин полковник! – повторил я.

Полковник меня не слушал.

– Успеете! Не перебивайте меня!.. Вы должны все узнать и получить инструкции. Не перебивайте же мои мысли! Достаточно того, что здесь… – показал он на ухо, – они перехватывают мои планы! Вы еще не знаете всей гнусности, на какую способен человек, потерявший душу! Я один, один я борюсь за всех и принимаю страдания! Так вот… Они поставили дьявольской силы двигатель, радиодвигатель, работающий кровью! Кровью – это последнее слово их техники, их науки. Вы увидите чертежи… Два гигантских стальных цилиндра, две страшных башни – наполненные кровью! Кровь накачивают в них под страшным давлением! Свежую, горячую кровь, в которой еще плавают темные мысли и чувства… жгучие, человечьи, чувства! Страстные чувства плоти! Не человеческие, а человечьи! Не смешивать! Эту кровь они насыщают радием… понимаете, этой звериной силой, в которой сплотилась, слеглась от мириадов веков вся земнородная сила, духу враждебная! И вот начинает кипеть «радиокровь», черная сила, звероэнергия… Ее черные волны – они поглощают свет! – они бросают на нас и… – полковник ударил в грудь, – убивают ду-ши! Души мертвеют! Все светлое… – его голос дрогнул, – все ценнейшее, что есть в человеке, гаснет… Умирает божественное начало! Но еще остается спасение: лунный свет… тихий, кроткий небесный свет ночного стража земли! Друг поэтов – душ чутких! друг страдальцев, кому нестерпимо – волнующее страсти солнце! Когда месяц в небе, я ему тихо-тихо шепчу: «гуляй, тихий… гуляй, ночной…» Его ультразеленые волны – они еще неизвестны физикам, этим самоуверенным, узким матерьялистам, их отрицающим, – вдребезги разбивают, проглатывают волны черной «радиокрови»! Я создаю новую физику, – «психофизику»!.. Но последние дни они усилили опыты, и луна стала блекнуть! Они стали ее вы-са-сывать!! Волны невероятной силы! Нам грозило превратиться в машины, в покорнейшее орудие их воли! в двуногих зверей земли! Шла гибель! Во имя высокого назначения человека, во имя Бога, в человеке живущего, я взял на себя этот тяжкий подвиг. Свыше мне предуказано – спасти мир! И я принял. Я взял этот крест, на котором, начертано: «Сим победиши!» И я… я побеждаю! – крикнул полковник сдавленным голосом, приближая ко мне обезумевшее лицо. – Смерть человекоубийцам! смерть! смерть!! Крови у них довольно, но они… га! они таки напор-ролись на контрсистему полковника Бабукина!..