– До ночи тебя катать?.. Пшел!..

Васька не стал спорить, и мы направились к балаганам. Высокие, белеющие свежими досками, с пестрой группой щелкающих по ветру флагов, уже давно манили они меня призывными ударами колокола. Слышались хриплые выкрики:

– Прро-ворррней!.. Не терряйте врремя даррром!..

Мы подобрались к самому высокому, с балконом и ярко расписанными полотнищами. По балкону расхаживал клоун и кричал разбитым голосом:

– К началу, к началу! щипать мочалу!.. Проворрней, проворрней!.. Сейчас сам господин Наполеон на коне начнет палить из пушки! Бородинский бой! Конец на необитаемом острове, появление из-под земли!.. Прроворррней!..

Чудеса были недоступны. Они манили нас со стен балагана, где на крутых волнах черного цвета погибал красный корабль, на носу которого человек в зеленом фраке стрелял во что-то из пушки исполинским снопом огня, хватавшим через все море. Тут же выглядывали из морской пучины бугроватые чудовища, должно быть, крокодилы, а на бережку, возле красивой крепости, стоял серенький человечек в треугольной шляпе и показывал пальцем вдаль. Это, должно быть, и был Наполеон, так как клоун ткнул в него палкой, когда кричал, что сейчас сам господин Наполеон будет палить на коне из пушки.

– Подавился! подавился!.. Гы-гы-гы… – захохотали в толпе.

Клоун в балахоне стоял, прижимая руку к груди, и трясся от душившего его кашля. Его лицо потемнело. Парень в красном плаще, дававший ему пощечины, растерянно смотрел на товарища: очевидно, это не входило в игру.

Наконец, приступ кашля кончился. Клоун хлопнул себя по лбу и засмеялся.

– Хе-хе-хе… Холодом подавился! Застрял в глотке возок льду! Прроворрней, проворрней! Наполеона играть пойду!

Эту остроту мы долго распевали с Васькой. Потом я понял всю горечь этой шутки.

Все хлынули ко входу, где на невысоком помосте стоял ящик с окошечком, из которого, как хищная птица, выглядывала барыня в лисьей шубе и с сердитым лицом. Иногда она протягивала из окошечка руку и позванивала в колокол. Над окошечком по белым доскам было выведено углем «Касса», что напомнило нам о легкомыслии с двугривенным. За дощатой стеной что-то треснуло, – должно быть, выпалили из пушки.

– Вам тут чего? – раздался из ящика скрипучий голос барыни в лисьей шубе. – Платите деньги и смотрите… Семен, отгоняй мальчишек! Публике только мешают.

Из темной глубины балагана вынырнул долговязый парень в красном плаще и со шпагой и шпагой же отстранил нас.

– Не проедайся, не проедайся!..

Мы шарахнулись, а он взял руки в боки и заорал что было мочи:

– Сейчас начинается! Наполеон и его храбрые маршалы объявляют отражение! Проворней!..

Васька предложил мне юркнуть в темный проход, воспользовавшись приливом публики; уже пригнулся, чтобы юркнуть, но зоркий глаз барыни из ящика пригвоздил его на месте. Как раз в этот момент над моим ухом раздался голос.

– А-а, сударь, и вы здесь!..

Я узнал приказчика дяди, Василия Васильича. Он был при полном параде: в лаковых сапогах, в сверкающих резиновых калошах, в синей чуйке, из кармана которой выглядывал уголок алого платочка, и пощелкивал орешки.

– Изволили любоваться в балагане? – сладким голоском спрашивал он, гремя в кармане орешками. – Оченно знаменитое представление киятров… Не были-с? Да что вы-с! Не желательно ли угоститься… орешков?

– У него денег нет… – прошипел Васька.

– А нам зачем деньги-с?! – обращаясь опять-таки ко мне и минуя даже взглядом Ваську, сладким голоском вопрошал Дядин приказчик. – У нас тут есть самый главный. Мы его сейчас встрепенем-с… сей минут-с…

Он зашагал к ящику, из которого зорко, как сердитая птица, высматривала барыня в лисьей шубе. Мы тронулись за ним.

– Вам в какую цену? – ласково вопросила обитательница клетки. – Есть в 60, в 50…

– Нам это все равное без значения, – отвечал дядин приказчик, вытаскивая для чего-то серебряные часы и раскрывая их почти у самого носа барыни. – Нам надобно самого главного представителя, Василь Сергеича-с… Вот и все-с…

Барыня сделала кислое лицо и крикнула в темный проход:

– Наполеона зовут! Приходите не ко времени… Сейчас спектакли, а вы… – уже совсем не ласково бросила она в пространство.

Василий Васильевич для чего-то позвякал деньгами в кармане, крякнул и тоже бросил в пространство:

– Это нас не касаемо…

В тот же момент чей-то голос за стеной балагана прогудел глухо, как в пустую бочку:

– Господина Наполеона!.. Хозяйка кличет.

Сейчас же появился и Наполеон, тот самый, что ходил по балкону и кричал. Он уже успел переодеться, и теперь на нем были высокие сапоги с жестяными звездами на каблуках, вроде шпор, серый коленкоровый сюртук с крупными пуговицами, тоже из жести и картонная треуголка. Его лицо было тронуто синькой и мелом и было так худо, что все кости можно было бы изучить на нем. В одной руке Наполеон держал деревянную шпагу, а другая рука… Но у него и была только одна рука. Вместо другой болтался серый рукав сюртука.