Он метнулся взглядом и узнал приказчика.

– Мое почтение-с…

– А мы к вам-с, – начал шепотом, отводя его в сторону, дядин приказчик. – Вот они-с, – указал он на меня, – племянничек будут-с дяденьки ихнего, Егор Егорыча, которому вы потолки расписывали при моей рекомендации…

– А-а… – протянул Наполеон, ласково взглядывая на меня и протягивая мне руку. Он даже щелкнул шпорой.

Я был не только польщен: я был потрясен и возвеличен. На глазах толпы, жадно приглядывавшейся к Наполеону, мне протягивал руку «самый главный», тот, который сейчас будет палить на коне из пушки.

– Орудуете? – спрашивал Василий Васильевич.

– Что поделаешь! – выговорил со вздохом и трепыхнулся единственной рукой Наполеон. – Сами знаете… время теперь для моей специальности узкое, а тут все-таки три рублика… Хоть с утра до ночи, а все-таки… Плохо. Он покрутил головой.

– А мы к вам-с… – сладким голоском продолжал дядин приказчик. – Вот они-с, – показал он на меня, – оченно желают посмотреть на вас на киятрах…

Наполеон шаркнул ногой и надел треуголку.

– Ваш покорнеющий слуга…

Он так именно и говорил: «покорнеющий».

– Стало быть, им желательно в балаган, а они прокутили весь свой капитал… А вы тут самый главный… Так, чтобы проникнуть… можно?

Тут лицо Наполеона потускнело. Он кашлянул в руку, поглядел в сторону ящика, на меня, на всех нас и еще раз покашлял, точно у него застряло в горле.

– Гм… гм… хорошо-с… Вас двое-с… гм…

Но тут и Васька издал тоже что-то вроде «гм» и дернул меня за рукав.

– Трое вас… гм… Я попробую…

– Ну, ты, чай, и без билета прошмыгнешь, – строго сказал дядин приказчик, отстраняя Ваську.

– Нет, и он… – поддержал я.

– Идти – так всем-с, – сказал решительно Наполеон и его лицо стало строгим. – Тоже ребенок…

Он протянул руку к Ваське и потрепал по плечу. Тот вздохнул и заморгал.

Потом человек в сером сюртуке снял треуголку и мелкими шажками направился к барыне в лисьей шубе. Подойдя к ящику, он втянул голову в плечи, точно кто замахнулся над ним, и, размахивая единственной рукой, в которой была треуголка, стал что-то объяснять, то прижимая руку со шляпой к груди, то показывая в нашу сторону. Барыня сидела, как каменная. Она только раз повернула голову и скосила рот. После этого Наполеон безнадежно трепыхнулся плечом и почесал за ухом. И тут произошла перемена: он, должно быть, сказал барыне что-то приятное, она закивала головой и черкнула карандашом.

– Пожалуйте-с! – крикнул Наполеон и поманил.

Когда мы проходили за ним в темное отверстие балагана, я услыхал трескучий голос:

– Я записала… помните!..

– Это что же-с? – вопросил Василий Васильич.

– А-а… – ответил Наполеон, – у ней свои счеты… Точность любит.

Он проводил нас на переднее место и сказал, уходя, что сейчас начнется.

В балагане было не теплей, чем под открытым небом, так как в щели прорывался с воющим свистом ветер. Наконец, подняли занавес. Меня не занимали ни город на горе, ни клочья ваты на полу, изображавшие снег. И зачем вата? Можно было бы навалить самого настоящего снега, и он не растаял бы.

– Значит, вроде как зима, и Наполеон будет замерзать, – объяснял мне дядин приказчик, пощелкивая орешки. – Очень интересно.

Из-за кулис вышел Наполеон, понурив голову и выпуская изо рта клубы пара. Должно быть, надо было изобразить, что ему приходится туго: фигура его внушала жалость, и пустой рукав был, очевидно, чем-то набит и висел на белой перевязи, свидетельствуя о полученной ране.

– Ему теперь очень даже нехорошо… Наполеону-то… – пояснял дядин приказчик, с треском сокрушая орешки и выплевывая скорлупку прямо на сцену. – Как мы его, стало быть, приперли, ему и податься некуда… Тьфу, тьфу!.. – с ожесточением выплевывал он скорлупки.

Наполеон подошел к самому краю сцены, грустным взглядом обвел нас, открыл рот, хотел что-то сказать и закашлялся.

– Очень все верно-с! – продолжал объяснять мне дядин приказчик. – Стало быть, мороз, и он, конечно, застудился… Ах, как верно!

А Наполеон продолжал кашлять. Вдали, на пустом месте, путаясь ногами в вате, остановились «маршалы», судя по гусиным крыльям на шляпах. Это были два долговязых парня в позолоченных сапогах, зеленых штанах и красных плащах, с мечами на боку. Один из них только что гнал нас из балагана. Но теперь он уже не имел гордого вида. Напротив, оба они, видимо, были чем-то испуганы, жались друг к дружке и оглядывались на кулисы, откуда торчало дуло пушки.

Наконец, Наполеон откашлялся, потер грудь и, выпучив глаза, крикнул сипло:

– Я победил все народы!

Молчание. Василий Васильич поднял палец. Свита вытянула шеи. Наполеон грустно покачал головой и задумался.

– И вот, я сжег все мои корабли, и нет возврата в славное мое отечество! – глухо проговорил он, ударяя себя кулаком в грудь. – Нет! Или я покончу дни свои на этих снежных полях, покрытых снегом, или…

Молчание. Мы насторожились. Дядин приказчик раздавил орех.