— Я там подожду, хорошо?

— Ну давай, я сейчас.

— До свиданья, — сказал он родителям. — Извините.

— До свидания, — кивнула ему мать с жалким подобием улыбки.

— Извини нас, Женя, — сказал отец, указывая ему на меня. — Я надеюсь, он будет краток.

— Да нет, ну что вы, — смутился Женька, — я не спешу.

Он довольно просто справился с замком и скрылся за дверью.

Мы остались одни.

Я ждал.

— Ты напрасно так с нами, — сказал отец с добродушной усмешкой. — Мы не такие уж старые, кое-что понять еще сможем, наверное. Но в данном случае ты нас просто огорошил. Давай по порядку.

— Погоди, — нетерпеливо перебила мать. — Скажи, Вова… эта девушка… ночевала у нас?

— Дошло! — насмешливо воскликнул я.

— И что… — с округленными глазами, — она… спала… в твоей комнате?

— В данном случае это называется — со мной.

Мать беспомощно взглянула на отца — тот невозмутимо улыбался.

— Ну и теперь? — продолжала она. — Что вы намерены?

— Не понимаю.

— Теперь вы поженитесь?

— Разумеется.

— Вовочка, не смейся, пожалуйста, это слишком серьезно. Ты должен сказать нам все.

— Должен?

— Не должен, не должен, успокойся, — включился отец. — Мы просим тебя. Объясни, если можно, без шуток.

— А я без шуток. Что вам не ясно? — Я уже терял терпение. — Слушайте, нам некогда, давайте покороче.

— Ну хорошо, хорошо, — поспешно смягчилась мать, любой ценой желая добиться полноты картины. — Скажи, пожалуйста… эта девушка… у нее… до тебя… был кто-нибудь?..

Я ушам не поверил: вот это мамуля замесила. Но пока сдержался и усмехнулся:

— В твоем смысле — не было. Но для нас с ней это не имеет значения. Для вас — тем более.

— Да? — вдруг истерично вскрикнула мать. — А если родится ребенок? Ты подумал об этом?

— Ну и что? Родится — хорошо.

— Господи, хорошо! Да ведь ты сам еще ребенок!

— Да ты что, мать, окстись, мне уже двадцать два скоро будет.

— Боже мой, Боже мой, — запричитала, как ханжа. — В первый же вечер лечь в постель — на что это похоже?

— Ну, почему? — уже всерьез возмутился я. — Почему ты так говоришь — лечь в постель? Можно ведь сказать — полюбить!

Но она как будто и не слышала меня, причитая:

— Какое легкомыслие, Боже мой, Боже мой. О чем вы только думали!

— Ты не знаешь, о чем в это время думают?

— Но можно было подумать и о последствиях!

— Можно. Конечно, можно. Но мы вот почему-то не подумали. Забыли. Напрочь.

— Но теперь-то ты вспомнил? И что же ты дальше-то думаешь? Поздно!.. — И в отчаянном бессилии — отцу: — Ну ты-то что молчишь?!

Но отец пока лишь улыбался и, видимо, обдумывал позицию, не торопясь со своими ходами.

Я же раздражался все больше и больше: ну никак не ожидал от них такой дикости. Ведь не старые, не глупые, наоборот, действительно просвещенные люди, и вдруг…

В чем дело? Что случилось? Куда подевался их юмор, их такт, которому я даже учился у них когда-то? И какая такая опасность нависла надо мной, над их «кровинкой», чтобы устраивать мне, как младенцу, промывание мозгов? И вообще — по какому праву?

— Ладно, я вас понял, — сказал я, вставая, и позвал Хрусталева: — Жень!..

Но он вряд ли услышал меня за дверью, и я пошел и выглянул на лестницу: он стоял у лифта, опершись задом на перила.

— Жень, зайди на минуту.

Он замахал было руками, корча рожи: не пойду, мол.

Но я вышел к нему и почти силой потащил в квартиру, тихо уговаривая:

— Ну я тебя прошу, на одну минуту, старик, скажем и пойдем…

И, подталкивая его к дверям гостиной, выставляя на обозрение отцу с матерью, объявил, надеясь на легкую и остроумную развязку:

— Вот Женька — мой шафер, и вы сейчас тоже все поймете.

И — ему:

— Слушай, тут у нас жуткая семейная драма разыгралась. Рассуди-ка нас, ты свежий человек. Скажи, что ты думаешь об этом?

Женька не настроен был на юмор, смущенно покраснел:

— А что я думаю? О чем? Чего сказать-то?

— По-моему, наши проблемы не стоят выеденного яйца — ты согласен?

Он пожал плечами:

— В сравнении с вечностью — конечно, не стоят. Но я-то тут при чем?

— Вот! — торжествуя и глумясь, указал я родителям. — Уловили? Он тут ни при чем. Так же, как и вы, хоть вы и родители жениха.

Отец засмеялся, и я подумал даже, что он залюбовался своим остроумным сыном.

Однако мать непримиримо, со вздохом, безнадежно-укоризнено покачала головой: