Будем ли мы пытаться что-то разоблачить и опровергнуть, установить истину? Вряд ли — ибо, во-первых, истина недостижима, а во-вторых, она находится в совсем другой плоскости по отношению к мифу. Да и что остается от цивилизаций, кроме мифа? Кроме культурной памяти, образа, легенды или еще чего-нибудь, способного сохраниться во времени? Что останется от этой книги, если останется, кроме мифа о ней?

Вообще, не следует ставить перед собой недостижимых целей. Один остроумный философ прямо указывал, что не стоит пытаться объять необъятное, поэтому не стоит ждать от нас подробной сводки всех упоминаний о Вавилоне и вавилонских символов, а также их придирчивого обсуждения [4] . Наша задача много скромнее. Мы будем смотреть на несколько тысяч лет человеческой истории как бы в подзорную трубу, т. е. наблюдать только то, что содержится в нашей культурной памяти и с каким угодно увеличением, приводя минимальное количество дат и имен, за исключением самых важных. Ибо «углубляться и говорить обо всем и исследовать каждую частность — свойственно начальному писателю истории. Тому же, кто делает сокращение, должно… преследовать только краткость речи и избегать подобных изысканий» {2} . [5]

Оттого особое внимание будет уделено событиям, или образам, которые известны любому читателю и которые, в силу ряда обстоятельств, могут играть заметную роль в его мировоззрении или миропонимании. Однако нельзя избежать и рассмотрения образов-событий, менее известных, но не менее значимых, поскольку интересовать нас будет не как, а почему! Ответа на сей вопрос мы не найдем, но, может быть, сумеем к нему хотя бы чуть-чуть приблизиться. «Начнем теперь повествование, ибо неразумно увеличивать предисловие к истории, а самую историю сокращать»{3}.

Исторический Вавилон отстоит от нас очень далеко, почти теряясь в толще времен, лишь самую малость заступая в пределы различимой, привычной, густонаселенной греко-римской древности. Глубоко покоится он, всем телом уходит в незнаемое и неведомое, в темные века — туда, где только немногие ученые могут опознать редкие и неравномерно разбросанные вехи. Что же сделал, как запечатлелся в человеческом сознании город, не существующий уже более двух тысяч лет, цивилизация которого не имеет преемников в современном мире, да и не имела их в мирах, давно исчезнувших?

Загадка Вавилона — в несоответствии реальности и легенды. Легенда, образ Вавилона — гораздо сильней наших знаний о нем. Упоминавшийся выше миф о Мировом городе вовсе не означает «лжи о Мировом городе» или «выдумки о Мировом городе». Такой исторический миф есть отражение реальности, ее преобразование. Он соответствует действительности, но не полностью, иногда почти совпадая с ней, а иногда разительно от нее отличаясь.

Легенда о Вавилоне прекрасна и однобока, но не в силу чьих-то злобных намерений, а ввиду обстоятельств. Мы очень немного знаем о Вавилоне, а чуть более 100 лет назад не знали почти ничего. Но миф о нем к тому времени жил уже два с половиной тысячелетия. Оттого столь велико несоответствие представлений о Городе и тех крупиц знаний, которые проступают из-под песка времени. Ведь эти крупицы — плод относительно недавних усилий четырех-пяти поколений ученых. Переоткрытие месопотамской цивилизации, начавшееся в середине XIX в., — это попытка историзации мифа, попытка совмещения легенды и документа, точнее, великой легенды и обрывков нескольких документов. Потому возникающая картина калейдоскопична, неполна и никогда не станет удовлетворительной. Ученые штудии, при всей их важности, почти никогда не в состоянии победить образ, выхолостить легенду, и так ли уж это плохо? [6]

Именно с образа Вавилона мы и начнем. Нет сомнений, что это был образ сильный, мощный, запоминающийся — художественный, точнее, даже высокохудожественный. Оттого он и сохранился в веках и тысячелетиях, навсегда отпечатавшись в коллективном сознании человечества. Поэтому стоит нарушить хронологию и упомянуть о моменте возникновения данного образа.

Рождением своим образ Города обязан важнейшему для духовной истории человечества событию — разрушению Иерусалима вавилонской армией в 586 г. до н. э. [7] Именно после этого Вавилон занял в священных книгах древнееврейского народа, совкупность которых мы называем Ветхим Заветом, вполне определенное место. И основную ответственность за ярчайшее художественное запечатление образа Вавилона несет, как обычно, один человек. Хотя эпоха эта описана в Священном Писании несколько раз (а к Вавилону оно обращается еще многажды), но кажется, что центральной точкой всего ветхозаветного «вавилонского дискурса» является Книга пророка Иеремии, и именно те ее части, которые, по мнению комментаторов, принадлежат его собственному перу. И сейчас, когда мы, следуя советам мудрого автора, начнем осторожно спускаться в колодец времени, дабы разглядеть начало начал человечества, то, отсчитав чуть более двух с половиной тысяч лет, увидим окруженный несметным вавилонским войском Иерусалим.

На дворе стражи пытается отдышаться извлеченный из ямы Иеремия. Город скоро падет, и большинство его жителей ждет незавидная участь. «Гнев Мой и ярость Моя на жителей Иерусалима»{4}. Находящийся в тюрьме пророк ждет падения Иудейского царства — события, им многократно предсказанного. Вряд ли он думает о чем-либо ином. Гибнет его страна, возможно, погибнет его народ. Может ли представить неистовый проповедник, что он сам или кто-то, использовавший его имя, создаст (или уже создал) бессмертный образ великого Вавилона?

Это приводит нас к еще одному необходимому отступлению, еще к одному шагу в прошлое. Очевидно, что образ Вавилона, легенда о нем, существующая в западной и родственной ей цивилизациях (включая русскую), почти целиком вытекает из библейских текстов. Фрагментарные же свидетельства о Городе античных классиков и не-классиков лишь поддерживали вавилонскую легенду в умах образованного христианского меньшинства, знакомого с трудами этих авторов. Данное обстоятельство тоже было очень важным фактором жизнеспособности нашего образа, поскольку подобное меньшинство играет главную роль в передаче и рецепции культурных ценностей: эстафета культуры — это разговор немногих с немногими через время.

Известно, что западная цивилизация в течение нескольких столетий занимает господствующее положение в мире — политическое, военное, экономическое. Этому сопутствует пропагандистская машина, причем естественного, а не искусственного происхождения, в отличие от идеологических инструментов тоталитарных государств. Западная цивилизация, ныне называемая иудео-христианской культурой, современное воплощение которой (конец XIX — начало XXI в.) мы впредь, чтобы не путать его с Возрождением и Просвещением, будем именовать цивилизацией неозападной, уже много веков вещает миру о себе, вещает себе самой, и многими способами объясняет свое возвышение и политико-экономическое величие [8] .