Но всё равно музыка играла, марш звучал, и, наконец, Дмитро поравнялся с импровизированной трибуной. Как положено при отдании чести, он прижал свободную руку ко шву и, по команде равняясь налево, увидел, что на обычной колоде, немного стесаной сверху, стоят достойники [258] .

Один из них, уже поседевший, пожилой, одетый в форму австрийского образца, наверно, сохранившуюся у него ещё с мировой войны, держался несколько впереди остальных, приложив ладонь к козырьку «мазепинки», умело отдавал честь, приветствуя новоприбывших вояков-добровольцев.

Парад кончился, последовала команда отдыхать, и все занялись каждый своим делом. Большинство, разобрав оставленные под деревьями мешки, подкрепились кто чем и завалились спать. Другие же, и среди них Дмитро, принялись разгуливать по лагерю, высматривая, что тут и как.

Было ясно, что лагерь временный. Под деревьями прятались построенные из веток курени и русская военно-штабная палатка, у входа в которую стоял часовой. Тут же, только чуть в стороне, была и сорокопятка [259] , возле которой толпилось с десяток хлопцев.

Дмитро тоже пошёл к пушке, но не успел он приблизиться, как боец, возившийся у замка сорокопятки, поднял голову и удивлённо воскликнул:

– Ты дывысь… Дмитро! Ты что тоже пришёл со всеми?

– Остапе?.. Ты ж бач [260] , и ты тут, – обрадованно воскликнул Дмитро, кидаясь навстречу.

Братья обнялись и с минуту, стоя рядом, восторженно хлопали друг друга по плечам. Наконец Дмитро что-то вспомнил и, освободившись из дружеских объятий, сунул руку за отворот мундира.

– Погоди, брате… Тут в мене для тебя кое-что есть…

– И что же? – заинтересованно спросил Остап, увидев маленький бумажный свёрток, который Дмитро достал из внутреннего кармана.

– Дывысь сам, – и Дмитро передал брату пакетик.

Остап развернул бумажку и увидел колечко. Он недоумённо покрутил его в руках, заметил пробу и удивлённо спросил:

– Золотое?.. Откуда оно у тебя?

– Это Ривка передала, – Дмитро вздохнул. – И ещё просила передать, що кохае [261] тебе.

– Что, сама Рива?.. – Остап недоверчиво посмотрел на брата. – А где же ты её видел?

– В колонне, – Дмитро потупился. – Як евреев с гетто выводилы, я в оцеплении був. А вона мимо шла и мене побачила… [262]

– Это когда их всех на расстрел вели?.. – до сих пор безмятежно улыбавшийся Остап побледнел. – Так, значит, и ты там был?

– Ни, не був, – Дмитро отрицательно мотнул головой. – Я только биля дороги стоял, як выходилы…

– Как же так?.. – Остап растерянно посмотрел на Дмитра. – Рива ж мне говорила, что с дядей своим в Одессу уедет. Да я и сам видел, как они в поезд садились…

– Ну, значит, не доехала она до той Одессы, – пожал плечами Дмитро. – Всякое могло быть…

С полминуты Остап стоял, как оглушённый, и вдруг, схватив брата за плечи, остервенело затряс.

– Почему… Почему ты ей не помог?..

– Та як? – Дмитро попытался вырваться. – Там же скризь [263] охорона була…

– Охорона, кажешь?.. Ах ты ж сволото! – и, не удержавшись, Остап в сердцах влепил брату затрещину.

– Да ты що, сдурел?.. – Дмитро вырвался и, не стерпев несправедливой обиды, крикнул в лицо Остапу: – А ты сам почему её на спас?

– Я?.. – Остап на секунду опешил и, словно пытаясь оправдаться, забормотал: – Да откуда мне было знать, что она не уехала? Зяма, гадёныш, не сказал тогда, что Рива там, в гетто…

Дмитро понял, что Остап вспомнил давний разговор возле сложенного евреями штабеля горелого кирпича и, догадавшись, что у брата какие-то свои счёты с Зямой, попробовал его успокоить:

– Ну чего ты, чего?.. Ничего не зробыш, так сталося… [264]

– Получилось, говоришь? Нет, если б не тот Зяма… – Остап зло выругался и безнадёжно махнул рукой. – Ну и чёрт с ним, жидёнышем, расстреляли, наверное, вместе со всеми…

Дмитро хотел было сказать, что Зяма жив и, может быть, даже спасся, так как он сам помог ему спрятаться в «Школе робитнычей», но, побоявшись снова схлопотать оплеуху, смолчал…

Трёхтонный «оппель-блиц» с жёлтым горшком, намалёванным на борту кабины, увозил группу Соколова из города. Час назад лейтенант встал ногой на скат и, залезая в кузов, одним прыжком перемахнул через борт, после чего грузовик, так и не глушивший мотор, немедленно тронулся.

Через сожжённое предместье Жидувка «оппель» вырвался в район хуторов и, основательно попетляв просёлками, достиг Ближнего леса. Сейчас автомобиль, включив на полный свет фары, ехал полузаросшей просекой, всё дальше углубляясь в непролазную чащу.