Сердце Джин сжалось. Не вполне отдавая отчет своим действиям, она сдернула пропитанную соляным раствором перчатку и положила свою ладонь на маленькую ссохшуюся ручку Эбаде. Прикосновение живой человеческой руки, о чем он, наверное, уже и забыл, произвело на беднягу неожиданный эффект: морщины на измученном лице чуть расправились, изъеденные язвами синие губы слегка растянулись в подобие слабой улыбки, глаза на несколько мгновений приобрели природный блеск. Наверное, бабушка бы сейчас сказала: «Ты все правильно делаешь, девочка моя». И сама на её месте поступила бы точно так же, Джин была уверена в этом.

— Мы будем бороться за то, чтобы как можно меньше людей на земле познали такую муку, какую испытываете сейчас вы, — прошептала она, наклонившись к Эбаде и чуть коснувшись губами его лба. Кожа больного излучала сейчас такое количество радиации, что при более плотном прикосновении к ней запросто можно было получить ожог всего лица.

Эбаде шевельнул пальцами, давая понять, что понял её и благодарен ей. Джин взяла с его подушки несколько волосков — на голове ни одного уже не осталось — и завернула их в пропитанный специальным раствором платок. Сунула сверточек в карман защитного костюма и направилась к выходу. На пороге остановилась, обернулась: по сморщенной щеке Эбаде медленно катилась слеза. Понимал, видимо, что вместе с ней уходит и его жизнь.

— Мехмет утверждает, что ты покидала палату Самаза Али. Зачем? — приступил к допросу прибывший в госпиталь через полчаса после её визита к Эбаде капитан Лахути, предварительно отведя Джин в отдельную комнату.

— Мехмет? Кто это? — удивилась она. — Я его не знаю.

— Зато я знаю! — рявкнул Лахути. И добавил, чуть сбавив тон: — Это один из охранников госпиталя. Он видел, как ты выходила из палаты Али. Куда ты отлучалась?

«Провокация? — молнией пронеслось в голове Джин. — Похоже на то. В коридоре не было никого кроме матери парня. И если бы этот мифический „Мехмет“ действительно видел, как я выходила, то видел бы, и куда я потом вошла…»

Лахути нервно прошелся по комнате. Потом, заложив руки за спину, остановился напротив Джин.

— Тебе было запрещено покидать палату!

— Ни на миг не забывала об этом и потому не покидала, — съязвила она. — Кстати, капитан, а не мог ваш охранник спутать меня с доктором Нассири? Дело в том, что именно Сухраб выходил из палаты, когда санитар позвал его к телефону. А в одинаковых защитных костюмах женщину, согласитесь, трудно отличить от мужчины.

— Проверим, — пообещал, кивнув, Лахути. — Однако у меня есть еще один свидетель. Её сейчас приведут.

Джин сразу поняла, что он имеет в виду мать больного юноши. Это было уже серьезной угрозой для успешного выполнения задания. Она испугалась, но виду не подала.

— Ведите, — произнесла притворно равнодушно.

— Позволите войти? — заглянул в комнату доктор Нассири. — Шахриар, я привел женщину, которую ты просил…

— Да, да, входите, — рыкнул Лахути, не оборачиваясь.

Нассири робко шагнул в комнату, ведя за собой за руку женщину в защитном костюме, явно смущенную повышенным вниманием к её персоне. В резиновых перчатках похрустывали суставы. От волнения, видимо.

— Вы Самаз Агдаши? — строго спросил её Лахути.

Женщина кивнула. Потом чуть слышно сказала:

— Да.

— Вы покидали коридор у палаты вашего сына в течение последних двух часов?

— Она там провела уже несколько суток, капитан, — ответил за женщину доктор.

— Не мешай, Сухраб. Помолчи.

Отстранив Нассири, капитан подошел к женщине, навис над ней грозным черным коршуном, и она испуганно отпрянула. Прошептала:

— Я всё время там сидела, никуда не уходила…

— Вы видели, как эта женщина, — указал он на Джин, — выходила из палаты вашего сына в отсутствие доктора Нассири? — Лахути впился в свидетельницу буравящим взглядом.

Женщина испуганно заморгала и опустила голову. Джин затаила дыхание.

— Нет, господин, — ответила вдруг женщина, и её голос прозвучал на удивление твердо. — Кроме доктора Нассири из палаты моего сына никто больше не выходил. Санитар, правда, заглядывал, но он ушел вместе с доктором. А эту женщину я не видела, — она робко подняла глаза на Джин. — Нет, она точно не выходила, — повторила еще тверже. — Я бы её запомнила.

— А я тебе что говорил?! — возмущенно вскинулся Нассири на Лахути. — Я отлучился лишь на минуту, и Аматула всё это время находилась рядом с больным! Куда ей здесь ходить? Все ваши подозрения — чистой воды вздор! Наверняка твой Мехмет что-то напутал. Так стоило ли из-за его ошибки поднимать такой шум и отвлекать нас от дел?!

Нассири продолжал что-то говорить, но Джин его уже не слышала: она внимательно и неотрывно смотрела на стоявшую перед ней маленькую женщину. А та, в свою очередь, так же неотрывно смотрела на нее черными печальными глазами, и Джин читала в них благодарность — за надежду, за обещание спасти того, кто ей дороже всех на свете. Никогда прежде Джин не чувствовала столь остро, насколько добрые и чистые чувства людей могут быть сильнее всяческих идеологий, а их любовь к ближнему — сильнее страха перед диктатором. Сейчас в руках этой женщины находилась и судьба Джин, и судьба многих-многих других людей, которые могли бы пострадать при дальнейшем развитии иранской ядерной программы. Но в первую очередь, конечно же, судьба Джин. Подтверди сейчас женщина, что она покидала палату, и её немедленно обыскали бы. И, разумеется, нашли бы завернутые в платок волосы Эбаде. Однако Самаз Агдаши её не выдала. Решила, видимо, что жизнь её сына важнее политики и царящих в госпитале интриг. И совершенно правильно решила, ведь своей позицией она, возможно, спасла не только Джин и своего сына, но и многих соотечественников.