Самоуверенная улыбка снова заиграла на губах Филипа. Он предложил Эмме руку.

– В основном скучал по тебе. Без тебя и Генри моя жизнь стала невыносимо тоскливой.

– Трудно поверить, что ты не нашел себе развлечений по вкусу, – сказала Эмма.

Она поспешно спрятала за софу пустую бутылку из-под шампанского, поставила пустые чашки на поднос и позвонила в колокольчик. В ней все еще боролись противоречивые эмоции, но она вдруг поняла, что рада присутствию Филипа – по крайней мере, она не одна.

– Ты бы удивилась, если бы узнала, какую примерную жизнь я вел, – пробормотал Филип.

Сцепив руки за спиной, он прошелся по маленькой гостиной и нахмурился, когда его взгляд упал на Мюррея. Пес тявкнул и сел, насторожившись. Эмма помнила, что Мюррей никогда не любил Филипа.

– Я, признаться, удивился, когда дворецкий в Бартоне сказал, что ты живешь одна в крошечном коттедже. Только не говори мне, что твоя сестра выставила тебя из дому.

– О боже, нет, конечно, ничего подобного. Джейн сейчас в Лондоне, а мне в большом пустом доме одиноко.

Эмма села и предложила Филипу кресло рядом с собой, пытаясь не думать о том, что совсем недавно в нем сидел Дэвид. И о том, как близко к нему она была… и как он оттолкнул ее.

– Странное место для сестры графини, – заметил Филип, вертя в руках китайскую безделушку. Он с любопытством посмотрел на Эмму.

– Ты же знаешь, что Генри ничего мне не оставил. – Эмма не желала углубляться в детали.

Да, отчасти Филип был виноват в том, что Генри не слишком усердно заботился о семье, но не вина Филипа, что Генри не мог справиться с собой. А он не мог. Филип пытался стать Эмме другом, а теперь проделал такой долгий путь только ради того, чтобы повидать ее.

– Неужели? – пробормотал Филип. В его голосе прозвучали мрачные нотки, Эмма беспокойно поерзала в кресле. Но Филип тут же улыбнулся, и его лицо просветлело. – Да, боюсь, кузен не слишком хорошо обошелся с нами под конец.

Мэри внесла поднос с чаем. На мгновение глаза ее изумленно расширились, увидев в гостиной совсем другого мужчину. Но Филип одарил ее лучезарной улыбкой, и она хихикнула, со звоном поставив поднос. С пылающими щеками она скрылась за дверью. Ангельский облик Филипа неотразимо действовал на женщин.

Эмма вспомнила, что его последней пассией была смуглая и экзотическая польская графиня. Интересно, подумала она, что заставило Филипа покинуть столицу и примчаться в мрачный старый Бартон.

– Ты прав, – ответила Эмма.

Разливая чай, она мысленно пообещала себе никогда не предлагать гостям вино. От него одни только проблемы.

– Он тебе совсем ничего не оставил?

В голосе Филипа прозвучало странное напряжение.

Эмма внимательно посмотрела на него:

– Ты же знаешь, что нет. Но я в состоянии позаботиться о себе.

– Твоя семья, без сомнения, тебе поможет. Или ты собираешься выйти замуж за своего чрезмерно серьезного соседа?

Эмма невольно рассмеялась. Выйти за сэра Дэвида? Да ей легче на луну слетать.

– Я не та женщина, которую сэр Дэвид готов был бы назвать своей женой.

– Ну, ему же хуже. – Филип улыбнулся, принимая протянутую Эммой чашку чая. На этот раз его улыбка была другой – более спокойной и интимной. – Ты в самом деле выглядишь прелестно, Эмма. Жизнь в сельской местности тебе пошла явно на пользу.

– Я здесь вполне счастлива, – сказала она. – Желаю и тебе найти место, где ты обретешь счастье. Ты был мне хорошим другом, Филип, и заслуживаешь лучшей судьбы, чем Генри.

– О, думаю, сейчас я гораздо ближе к счастью, чем когда-либо, – загадочно ответил Филип. – Расскажи мне, как ты живешь, Эмма. Мне ужасно любопытно…

Дэвид гнал коня по дороге, вокруг свистел ветер, живая изгородь превратилась в сплошную зеленую ленту. Зевс радовался этой скачке и мчался все быстрее. Но эта гонка не принесла Дэвиду долгожданного покоя.

Обычно ему достаточно было проехаться верхом, чтобы снять напряжение, но не сегодня. Сегодня его охватили безрассудство и гнев, так долго сдерживаемые им. Он заставил Зевса перескочить через канаву.

У него не было никакого права ревновать Эмму, но Дэвид знал, что именно ревность сейчас сжигает его. Когда он увидел Эмму в объятиях другого, ему захотелось схватить это ничтожество за лацканы щегольского плаща и хорошенько приложить его кулаком.

А потом ему захотелось прижать Эмму к себе и целовать ее, пока она не запросит пощады, пока не будет шептать лишь его имя.