Зачмъ огорчать старика и раздражать народъ? Палки и сквозь строй – все это ужъ прошло.

Прошло? Изменило форму, но не прошло. Во всякое прошедшее время было то, что люди послдующаго времени вспоминаютъ не только съ ужасомъ, но съ недоумніемъ: правежи, сжиганія за ереси, пытки, военныя поселенія, палки и гонянія сквозь строй. Мы вспоминаемъ все это и не только ужасаемся передъ жестокостью людей, но не можемъ себ представить душевнаго состоянія тхъ людей, которые это длали. Что было въ душ того человка, который вставалъ съ постели, умывшись, одвшись въ боярскую одежду, помолившись Богу, шелъ въ застнокъ выворачивать суставы и бить кнутомъ стариковъ, женщинъ и проводилъ за этимъ занятіемъ, какъ теперешніе чиновники въ сенат, свои обычные пять часовъ и ворочался въ семью и спокойно садился за обдъ, а потомъ читалъ священное писаніе? Что было въ душ тхъ полковыхъ и ротныхъ командировъ: я зналъ одного такого, который накануне съ красавицей дочерью танцовалъ мазурку на бал и узжалъ раньше, чтобы на завтра рано утромъ распорядиться прогоняніемъ на смерть сквозь строй бжавшаго солдата татарина, заскалъ этого солдата до смерти и возвращался обдать въ семью. Вдь все это было и при Петр, и при Екатерине, и при Александр, и при Никола. Не было времени, въ которое бы не было техъ страшныхъ делъ, которыя мы, читая ихъ, не можемъ понять. Не можемъ понять того, какъ могли люди не видать тхъ ужасовъ, которые они длали, не видать, если уже не зврства безчеловчности тхъ ужасовъ, то безсмысленность ихъ. Во вс времена это было. Неужели наше время такое особенное, счастливое, что въ наше время нтъ такихъ ужасовъ, нтъ такихъ поступковъ, которые будутъ казаться столь же непонятными нашимъ потомкамъ? Намъ ясна теперь не только жестокость, но безсмысленность сжиганія еретиковъ и пытокъ судейскихъ для узнанія истины. Ребенокъ видитъ безсмысленность этого; но люди того времени не видли этого. Умные, ученые люди утверждали, что пытки необходимое условіе жизни людей, что это тяжело, но безъ этого нельзя. Тоже съ палками, съ рабствомъ. И пришло время и намъ трудно представить себе то состояніе умовъ, при которомъ возможно было такое грубое заблужденіе.

Гд наши пытки, наше рабство, наши палки? Намъ кажется, что ихъ нтъ, что это было прежде, но теперь прошло. Намъ кажется это отъ того, что мы не хотимъ понять стараго и старательно закрываемъ на него глаза.

Если мы прямо поглядимъ на прошедшее, намъ откроется и наше настоящее. Если мы только перестанемъ слпить себ глаза выдуманными государственными пользами и благами и посмотримъ на то, что одно важно: добро и зло жизни людей, намъ все станетъ ясно. Если мы назовемъ настоящими именами костры, пытки, плахи, клейма, рекрутскіе наборы, то мы найдемъ и настоящее имя для тюрьмъ, остроговъ, войскъ съ общею воинскою повинностью, прокуроровъ, жандармовъ.

Если мы не будемъ говорить: зачмъ поминать? и не будемъ заслонять длъ людскихъ прошедшаго воображаемыми пользами для различныхъ фикцій, мы поймемъ то, что длалось прежде, поймемъ и то, что длается теперь.

Если намъ ясно, что нелпо и жестоко рубить головы на плах и узнавать истину отъ людей посредствомъ выворачиванія ихъ костей, то такъ же ясно станетъ и то, что такъ же, если не еще боле, нелпо и жестоко вшать людей или сажать въ одиночное заключеніе, равное или худшее смерти и узнавать истину черезъ наемныхъ адвокатовъ и прокуроровъ. Если намъ ясно станетъ, что нелпо и жестоко убивать заблудшаго человка, то такъ же ясно станетъ и то, что еще нелпе сажать такого человка въ острогъ, чтобъ совсмъ развратить его; если ясно станетъ, что нелпо и жестоко ловить мужиковъ въ солдаты и клеймить какъ скотину, то такъ же нелпо и жестоко забирать всякаго 21-лтняго человка въ солдаты. Если ясно станетъ, какъ нелпа и жестока опричнина, то еще ясне будетъ нелпость и жестокость гвардій и охраны.

Если мы только перестанемъ закрывать глаза на прошедшее и говорить: зачмъ поминать старое, намъ ясно станетъ, въ чемъ наши точно такіе же ужасы, только въ новыхъ формахъ. Мы говоримъ: все это прошло. Прошло, теперь ужъ нтъ пытокъ, блудницъ Екатеринъ съ ихъ самовластными любовниками, нтъ рабства, нтъ забиванья на смерть палками и др. Но вдь только такъ кажется.

Триста тысячъ человкъ въ острогахъ и арестантскихъ ротахъ сидятъ запертые въ тсные, вонючіе помщенія и умираютъ медленной тлесной и нравственной смертью. Жены и дти ихъ брошены безъ пропитанія, а этихъ людей держатъ въ вертеп разврата – острогахъ и арестантскихъ ротахъ, и только смотрители, полновластные хозяева этихъ рабовъ, суть т люди, которымъ на что-нибудь нужно это жестокое безсмысленное заключеніе. Десятки тысячъ людей съ вредными идеями въ ссылкахъ разносятъ эти идеи въ дальніе углы Россіи и сходятъ съ ума и вшаются. Тысячи сидятъ по крпостямъ и или убиваются тайно начальниками тюремъ или сводятся съ ума одиночными заключеніями. Милліоны народа гибнутъ физически и нравственно въ рабств у фабрикантовъ. Сотни тысячъ людей каждую осень отбираются отъ семей, отъ молодыхъ женъ, пріучаются къ убійству и систематически развращаются. Царь русскій не можетъ выхать никуда безъ того, чтобы вокругъ него не была цпь явная сотенъ тысячъ солдатъ, на 50 шаговъ другъ отъ друга разставленная по дорог, и тайная цпь, следящая за нимъ повсюду. Король сбираетъ подати и строитъ башни, и на башн длаетъ прудъ, и въ пруду, выкрашенномъ синей краской, и съ машинами, представляющими бурю, катается на лодк. А народъ мретъ на фабрикахъ: и въ Ирландіи, и во Франціи, и въ Бельгіи.

Не нужно имть особой проницательности, чтобы видть, что в наше время все то же, и что наше время полно тми же ужасами, тми же пытками, которые для слдующихъ поколній будутъ такъ же удивительны по своей жестокости и нелпости.

Болзнь все та же, и болзнь не столько тхъ, которые пользуются этими ужасами, сколько тхъ, которые приводятъ ихъ въ исполненіе. Пускай бы Петры, Екатерины, Палкины, Баварскіе короли пользовались въ 100, въ 1000 разъ боле. Пускай [бы] устраивали башни, театры, балы, обирали бы народъ. Пускай Палкинъ заскалъ бы народъ, пускай теперешніе злоди вшали бы сотнями тайкомъ въ крпостяхъ, только бы они длали это сами, только бы они не развращали народъ, не обманывали его, заставляя его участвовать въ этомъ, какъ стараго солдата.

Ужасная болзнь эта, болзнь обмана о томъ, что для человка можетъ быть какой-нибудь законъ выше закона любви и жалости къ ближнимъ и что потому онъ никогда не можетъ ни по чьему требованию длать очевидное несомннное зло своимъ братьямъ, убивая, заская, вшая ихъ, сажая въ тюрьмы, забирая ихъ въ солдаты, отбирая отъ нихъ подати.

1880 лтъ [тому назадъ] на вопросъ фарисеевъ о томъ, позволительно давать подать Кесарю или нтъ, сказано: отдавайте Кесарево Кесарю, а Божье Богу.

Если бы была у людей въ наше время хоть слабая вра въ ученіе Христа, то они считали бы должнымъ Богу хоть то, чему не только словами училъ Богъ человка, сказавъ: «не убій»; сказавъ: «не длай другому того, чего не хочешь, чтобы теб длали»; сказавъ: «люби ближняго какъ самого себя», – но то, что Богъ неизгладимыми чертами написалъ въ сердц каждаго человка: любовь къ ближнему, жалость къ нему, ужасъ передъ убійствомъ и мучительствомъ братьевъ.

Если бы люди врили Богу, то они не могли бы не признавать этой первой обязанности къ Нему, исполнять то, что Онъ написалъ въ ихъ сердц, т. е. жалть, любить, не убивать, не мучать своихъ братьевъ. И тогда слова: Кесарево Кесарю, а Божье Богу имли бы для нихъ значеніе.

Царю или кому еще все, что хочешь, но только не Божіе. Нужны Кесарю мои деньги – бери; мой домъ, мои труды – бери: Мою жену, моихъ дтей, мою жизнь – бери; все это не Божіе. Но нужно Кесарю, чтобъ я поднялъ и опустилъ прутъ на спину ближняго; нужно ему, чтобы я держалъ человка пока его будутъ бить, чтобы я связалъ человка или съ угрозой убійства, съ оружіемъ въ рук стоялъ надъ человкомъ, когда ему длаютъ зло, чтобы я заперъ дверь тюрьмы за человкомъ, чтобы я отнялъ у человка его корову, хлбъ, чтобы я написалъ бумагу, по которой запрутъ человка или отнимутъ у него то, что ему дорого – всего этого я не могу, потому что тутъ требуются поступки мои, а они то и есть Божіе. Мои поступки это то, изъ чего слагается моя жизнь, жизнь, которуя я получилъ отъ Бога, я отдамъ Ему одному. И потому врующій не можетъ отдать Кесарю то, что Божіе. Идти черезъ строй, идти въ тюрьму, на смерть, отдавать подати Кесарю – все это я могу, но бить въ строю, сажать въ тюрьму, водить на смерть, собирать подати – всего этого я не могу для Кесаря, потому что тутъ Кесарь требуетъ отъ меня Божіе.

Но мы дошли до того, что слова: «Богу Божіе» для насъ означаютъ то, что Богу отдавать копечныя свчи, молебны, слова – вообще все, что никому, тмъ боле Богу, не нужно, а все остальное, всю свою жизнь, всю святыню своей души, принадлежащую Богу, отдавать Кесарю!

–

[Апрњль 1886 г.]

Мы ночевали у 95 лтняго солдата. Онъ служилъ при Александре I и Никола.