Подняв тяжелую полусферическую крышку с серебряного блюда, Иванов узрел на нем здоровенную жареную курицу, а в серебряной кастрюльке, стоящей рядом с блюдом, обнаружилось ароматное картофельное пюре.

— Лазаревич, ты уже у немцев и курочку снабдил? — порадовался Вяземский.

— Курочка была наша, советская, но фашистские гады ее возжелали уничтожить. Я же считаю, что наша курочка должна принадлежать нашим же бойцам в вашем лице, а за понесенный курочкой моральный ущерб предлагаю на выбор чай, какао, ананасовый компот и газированное ситро «Швеппс». Хотел предложить еще и «Шнаппс», но пока не имею соответствующих указаний от руководства роты…

— Руководство роты не возражает, — сказал Иванов, — Но шнапс все же гадость.

— Полностью разделяя ваше мнение я уже произвел обмен гадости на радость в пропорции три к двум — тут же отреагировал Моисей Лазаревич и жестом фокусника выудил прямо из воздуха бутылку «Московской». — Как раз каждому наркомовские сто грамм и будут, хотя и не всем заслуженно: я-то не очень воевал. Но мне и пятидесяти хватит. Чисто для сугрева — я больше не могу, язва, знаете ли…

— Так может вам вообще молочка найти? — заботливо поинтересовался Вяземский, — я где-то в деревне коров видал.

— Молодой человек, у меня язва не в животе, а в супружеской постели. Стоит только Моисею Лазаревичу ну чисто случайно выпить хоть глотком больше — и та, что в желудке, покажется вам таки избавлением.

— Но супруги-то вашей тут нет.

— Лет пять назад в забайкальских колхозах довелось мне договариваться за баклуши кедровые. От сёл тех до Читы двое-трое суток на лошадях. Так когда я таки вернулся обратно в Смоленск, Сара Яковлевна — дай ей Бог здоровья — мне отметила каждую выпитую сверх нормы рюмку. Так что я — воздержусь… Товарищи красные бойцы и красные командиры, я уже пьян или фашисты, наплевав на вежливость, снова идут к нам в гости?

Расхватав оружие, разведчики бросились к насиженным (точнее, налёженным) прикрытиям. Но фашисты шли не в гости. Видимо, деморализованный дневным побоищем, немецкий батальон, оставленный прикрывать фронт, решил не испытывать судьбу далее и сдался наступающим частям РККА. А теперь они медленно шли в советский тыл сопровождаемые несколькими солдатами-конвоирами. Разведчики молча разглядывали бредущих против солнца фашистов, майор даже руку приложил к глазам козырьком. И вдруг он радостно рванул колонне навстречу.

— Молодой человек, — обратился он к здоровенному солдату, идущему во главе колонны пленных, — а не будете ли вы младшим сыночком портного Якова Фрайрмана из Бобруйска? На скрипочке у Иосифа Рабиновича не вы учились играть?

— Вы, товарищ майор, видимо ошиблись — ответил, разглядев петлицы Вайсберга пожилой казах. — Жанбырбай Муззафарович Зауров моя фамилия.

— А как похож, как похож — просто одно лицо! Но я таки что-то имею вам сказать…

Что именно сказал Лазаревич Жанбырбаю Муззафаровичу, осталось покрытым мраком тайны. Но вот колонна пленных неожиданно для всех слегка развернулась и направилась прямо в сторону разрушенной прямым попаданием авиабомбы зерносушилке. И, не останавливаясь ни на секунду, прошла прямо по ней, после чего вернулась обратно на дорогу и исчезла в глубине деревенской улицы.

— Это что? — поинтересовался Иванов, глядя на бывшую разрушенную прямым попаданием авиабомбы зерносушилку. Теперь развалины обрели бревенчатые стены высотой метра в полтора, обвалованные землей прикрытой дерном так, что снаружи были видны лишь два бревна с узкими амбразурами в нижнем. Внутри обновленной зерносушилки размером десять на двадцать метров земляной под был выровнен и посыпан желтым речным песочком, на котором стояли четыре брезентовых палатки.

— Я попросил немцев починить то, что они сломали. А немцы, когда они больше не фашисты — народ умелый и трудолюбивый. Ну что, теперь можно и в расположение идти?

— Моисей Лазаревич, какие вам очки требуются? Может я в медсанбате попрошу? — поинтересовался Вяземский.

— Зачем мне очки? Я и так прекрасно вижу.

— А если прекрасно видите, то почему спутали пожилого казаха с молодым еврейским мальчиком? — парировал Вяземский.

— Кто спутал? Я спутал? Видите ли, молодой человек, это просто-таки неудобно попросить совершенно незнакомого человека об небольшой услуге. А так — я вроде как и ошибся, но мы познакомились, о семье поговорили. А как можно отказать в мелком пустяке хорошему знакомому и вообще почти родному дяде?

На большой палатке над входом грубо, по трафарету была нанесена надпись «Зольдатен унд унтерофицирен», внутри нее стояли топчаны с матрасами, застеленными чистыми простынями.

— Это — товарищу Сидорову. Ну и Петрову, когда он поправится. Вы уж извините, трудно найти немцев, умеющих писать по-русски.

На одной из маленьких палаток, над входом, сквозь который были видны две пружинные кровати с перинами и льняным постельным бельем, белела тщательно выведенная готическим шрифтом надпись «Официрен унд генерален».