— Савсем аксакал, а савсем как деть глупый. Один слово — немецкофашист, даже неудобно за него — завершил обсуждение Хабиббулин.

К штабу разведчики подъехали, когда на часах Вяземского было без десяти двенадцать. Когда небольшая колонна остановилась у крыльца, с него спустился чем-то очень расстроенный капитан госбезопасности:

— Явились — не запылились! А у товарища Сталина на часах, между прочим, уже пять минут первого! Ладно, — выплеснув свое раздражение, заглянул в кузов Ганомага, — этих двоих — в госпиталь, а это, я так понимаю, боец Хабиббулин? Ну, удружили вы ребята! Командующий товарищу Сталину уже сообщил, что рядовой Хабиббулин пал смертью храбрых. И что мне теперь делать?

Вдруг глаза его осветились теплым ласковым светом:

— Хабиббулин, а давай мы тебя расстреляем, а будет, как будто ты героически погиб. И отчетность не нарушится, и дети тобой гордиться будут?

— Моя не хочу расстреляй — твердо ответил Хабиббулин.

— И ведь не поспоришь… а делать-то что?

— А давайте, товарищ капитан госбезопасности, этого рядового Хабиббулина в нашу роту зачислим, задним числом. Пусть другой Хабиббулин героически погиб, а этот пусть в другой раз погибнет.

— Это ты хорошо придумал, — капитан госбезопасности посмотрел на Петрова, по лицу которого во множестве стекали тонкие струйки крови. А ты, боец, почему не по форме умыт? Лицо грязное, и вообще…

— Так немец гранату кинул, а я как раз наклонился шнурок завязать, вот все осколки прямо в каску и попали…

— Шнурок на сапоге? — ехидно поинтересовался особист, но Петров ему не ответил, так как опять потерял сознание. — Ладно, этого — тоже в госпиталь, а разведчик Хабиббулин пусть отправляется в расположение. Тут как раз маршевая рота подошла, и он будет вам вроде как пополнение. И, кстати, раз уж вас пополнили, другого пополнения больше не просите.

Подбежавшие бойцы автороты уже буквально освоили Ганомаг и дико озирались в поисках неизвестно куда испарившихся вроде бы только что тут стоявших мотоциклов. Поэтому разведчики отправились в расположение снова пешком. Иванов, горестно размышляя о так и не полученном пополнении, тяжело вздохнул и пробормотал:

— Вот ведь попали!

На что граф Вяземский, сплюнув сквозь зубы на пыльную тропинку, ответил:

— Да.

А Сидоров подтвердил:

— Верно!

И лишь Петров ничего не сказал, потому что лежал в этот момент в медсанчасти.

Вот уже четвертый день как холодный, пропитанный туманами, холодом и моросящими дождями июнь сменился, наконец, жарким, сухим и каким-то особенно знойным июлем, хотя в июне всем казалось, что эта дождливое и промозглое лето так и перейдет в не менее дождливую и еще более промозглую осень. Однако этого не произошло, и все прогрессивное человечество приготовилось радостно встречать самый главный праздник на Земле: День Независимости.

Человечество же менее прогрессивное и вовсе не прогрессивное радостно встречать этот Великий День не приготовилось, видимо в силу собственного тоталитарного мышления. Хотя все же следует отметить, что эта часть человечества вполне могла и просто не подозревать о том, какой великий день настает. Но даже для неподозревающих природа приготовила множество приятных сюрпризов, и одним из таких сюрпризов стало то, что накануне особист не распорядился явиться в шесть утра за получением нового боевого задания. Поэтому в расположении разведроты Иванова царила атмосфера праздника.

Иванов проснулся, но открывать глаза сразу не захотел: не каждый раз можно позволить себе так поваляться и никуда не спешить. Сквозь закрытые веки в мозг Иванову все же проникали отблески утреннего солнца, но, приглушенные самими веками и толстым брезентом трофейной палатки, они не мешали Иванову наслаждаться утренней негой. Мешали наслаждаться Иванову утренней негой какие-то до слез знакомые голоса, и, не сумев полностью абстрагироваться от раздражающих звуков, Иванов, наконец, открыл глаза и прислушался. Точно, голоса, как и предполагал Иванов сквозь дрему, принадлежали Моисею Лазаревичу и рядовому Хабиббулину, причем голос Хабиббулина вел эту партию:

— Уважаемый, ты русского языка знаиш? А пачиму не панимаиш? Я тебе навовсе русским языком прошу: китайска риса неси, каторый китаеца делает. А ты какова риса принес?

— Так вот же, иероглифы на мешке…

— А написан иероглиф что? Написан: Ниппон риса, делано Окинава. Даже не Хоккайдо! Окинава риса твоя принесла, панимаиш? Таварища лейтенанта тогда спросит: кто плёх плова делал-варил? Спросит таварища лейтенанта: ты, боец Хабиббулин, не мущщина, плова варить савсем не знаешь? И что Хабиббулин отвечать — сказать будишь? Что риса Окинава?

— Да ты посмотри, он и длинненький, и прозрачный, как ты просил…

— Ладна, будем плова такая варить. Барана хороший, Хабиббулин стараться будет. Шафран давай?

— А без шафрана — никак?

— Ты, таварища майора, таварища лейтенанта и гаспадина графа савсем голодом морить хочиш? Риса — Окинава, морковка — мелкий, а теперь шафрана не даваешь?

— Да бери уже… пошутил я — голос Вайсберга тем не менее прозвучал не шутливо, а обиженно.

Иванов вышел из палатки и огляделся. На полусрубленной осколком снаряда яблоне висела уже освежеванная баранья туша, рядом на медной треноге вздымался двухведерный и не менее медный начищенный до блеска казан, двое гансов кололи дрова, а третий подходил от колодца с двумя полными ведрами кристально-чистой воды на коромысле. Рядом с рукомойником Вяземский пристроил осколок зеркала и сейчас занимался бритьем. Процесс этот был весьма непростым: воткнутый в рыхлую землю полутораметровый осколок трельяжного зеркала так и норовил свалиться, поэтому большую часть времени Вяземский тратил на поддержание его в относительно вертикальном состоянии.