Во время ужина в китайском ресторане Эрбер, как известно, сумел установить имя красивой блондинки, с которой обедал министр внутренних дел. Запомнил его и Пьер. В то время, когда его сотрапезник на минуту отлучился, он по неловкости опрокинул чашку жасминового чая. Вытирая скатерть, официант сказал, что это продукция той красивой блондинки. Так Пьер полностью установил ее имя и занятия. И теперь он не мог лишь отделаться от мысли, что имя женщины ему откуда-то знакомо.

Память живет по своим законам. Она цензурует, искажает, отсекает, отсеивает, классифицирует, поглощает, уничтожает. Нет ничего другого, что бы так мало поддавалось контролю. Лишь на другой день при переводе слова «ясный», то есть «клер», он вдруг ощутил, что память посылает ему какие-то сигналы. Так он вспомнил, что это имя упоминалось несколько раз в том злополучном письме. Проверив, он не почувствовал, что сколько-то продвинулся вперед. И вообще, разве знал он, каким путем следует идти? Ведь имя Клер было хоть и не самым распространенным, но и не самым оригинальным женским именем.

Он не мог бы сказать, сколько ей лет. Пьер делил женщин на молодых и остальных. Красивой блондинке было, разумеется, не двадцать, но ее нельзя было отнести и к категории остальных. Стало быть, терзавшие его сомнения по поводу возможного совпадения, не были такими уж необоснованными.

Повинуясь одному из своих импульсов, которых так опасался Эрбер, Пьер решил ее повидать. Но куда идти? Он поискал в справочнике и добрался до возможного адреса.

Только когда он поставил свой мотоцикл, мучающий его механизм головоломки наконец сработал. Пьер был на том самом месте, где однажды вечером вырвал из рук женщины сумочку. Он помнил только ее взгляд. В этой сумочке было письмо, адресованное некой Клер. А что, если Клер с ее ясными глазами проживала на этой самой улице? Элементарно, мой дорогой Ватсон!

На его звонок дверь ему открыла прислуга, сказавшая, что мадам говорит по телефону. Пусть он подождет.

Так Пьер попал в большую белую комнату.

Едва она повесила трубку, как он сказал:

— Простите за вторжение… Я работаю для института общественного мнения. Мы ведем анкетирование относительно воспитания детей.

— Я не могу, мсье, я очень занята, — ответила Клер.

Но Пьер настаивал, утверждая, что это отнимет не больше десяти минут. А так как высокий парень ей понравился, она сказала, «Ладно, но не больше».

Когда они поднялись, Клер теперь уже действительно не имела времени, о чем очень сожалела, выяснилось, что она ответила на двадцать вопросов — он ведь записал ответы?

Нет, не следует хлестать детей по щекам. Нет, нельзя заставлять их есть рыбу. Нет, не надо противиться их просьбе не закрывать на ночь дверь комнаты, если они боятся спать в темноте. Да, их надо заставлять дважды в день чистить зубы. Нет, не следует пугать их злым волком, если они дурно вели себя в течение дня. Нет, не надо выбрасывать содержимое их карманов, утверждая, что все это гадость: ведь неизвестно, какое значение имеет для них камень, лента или гвоздь. Нет, их никогда не нужно наказывать, запирая в шкаф. И т. д.

— Вы сами придумали эти глупые вопросы? — спросила, смеясь, Клер.

— Сам. Меня вот запирали, — ответил Пьер.

Клер с трудом выставила его за дверь.

Пьер не удивился, что его вызывают в уголовную полицию.

Обеспокоенный Эрбер обсудил с ним все возможные варианты поведения. Самым опасным было бы уклониться от вызова. Если полиции удалось установить личность человека, говорившего по телефону, лучше всего было признаться в этой глупой шутке, вызванной статьей в журнале. Он рисковал обыском и строгим наблюдением. Ведь полиция явно получила приказ разыскать документ, письмо. Как бы то ни было, оно представляло меньшую опасность, чем бегство.

Полиция, прочесав все здания вблизи кафе, проверила сначала алиби молодых людей высокого роста, брюнетов, и установила, что трое обитателей меблированных комнат, отвечавших этим приметам, выехали отсюда за две недели до инцидента. Получив их имена, полиция, естественно, обнаружила их местопребывание.

— Только никаких ложных алиби, — посоветовал Эрбер. — Если понадобится, скажите, что были у себя дома, как всегда по утрам, и работали после того, как выпили кофе в бистро. Ведь все так и было?

— Да.

Когда Пьер назвал себя, указав, что является переводчиком, в настоящее время работающим по договору с известным издательством, что во вторник 2-го он, по всей видимости, работал у себя, что он сменил квартиру, так как прежняя была слишком шумная, надеясь, что на свой гонорар сможет снять более комфортабельную, его повели в маленькую комнатку, где уже находились два высоких брюнета.

Открылась дверь, и вошла та, которую он ожидал увидеть, ибо Эрбер предусмотрел и такую опасность, официантка из кафе. Ее уже раз вызывали для опознания. Она посмотрела на Пьера тем же безразличным взглядом, что и на других, и сказала: «Нет, среди них его нет».

И Пьер вышел свободным, вежливо спросив разрешения уехать из Парижа, чтобы повидать родителей, проживавших в провинции. Ему разрешили, пусть только оставит свой адрес.

— Вот видите, — сказал он Эрберу, — я был уверен, что она меня не выдаст.

Когда-нибудь он сумеет ее отблагодарить. Он сказал, что это женщина без возраста, занятая с шести утра до шести вечера, но добрая, всего-навсего добрая, и он повторил, что, кроме матери, считает ее самым человечным существом на свете.

— А меня вы кем считаете? — спросил Эрбер.