Осмомысл зарделся:

–  Ничего мне не надобно такого. Я сказал, что думал. И давай тебе Бог здоровья.

Положив ладонь на его плечо, тот ответил проникновенно:

–  Ты не только умён и добр, но ещё и скромен. Предлагаю вот что. У меня растёт сын - он по святцам Георгий, а по-русски Игорь. Коли будет у тебя дочка, то давай их поженим.

Юноша польщённо кивнул:

–  С превеликой радостью!
– А потом игриво отметил: - Но сначала мне надобно жениться на Ольге Юрьевне. А для этого посадить ея отца в Киеве!

Святослав с нарочитым вздохом пробормотал:

–  Извини, но тут не моя печаль. Озаботься сам. Коль не будет дочки, уговор наш теряет силу.

Весь июнь шли дожди, и по галицким дорогам невозможно было ни пройти, ни проехать. А потом у Владимирки приключилась новая болезнь, приступ длился долго, а выздоровление шло ещё дольше, так что выступить на соединение с войском Долгорукого удалось только в августе. Князь, ввиду своей немочи, ехал не верхом, а в повозке, был довольно бледен и вял. Без конца заговаривал о смерти. Ярослав, как мог, успокаивал родителя. Он, в отличие от отца, шёл в поход с радостным подъёмом. Страхи, пережитые в драчках под Теребовлем, очень быстро забылись, горечь от утраты Онуфрия постепенно ушла, жизнь брала своё, и желание обручиться с Суздальской княжной вытеснило обычную его робость. 23 сентября Осмомыслу должно было исполниться девятнадцать лет. И ему хотелось встретить эту дату женихом Ольги Долгорукой.

Вместе с княжичем ехали его гриди: и Турляк, и Избыгнев Ивачич, и Гаврилко Василич, заменивший Онуфрия. У последнего в Галиче оставалась молодая жена: свадьбу они сыграли накануне похода, и весёлый мечник оказался в седле, не остыв ещё от жарких объятий новобрачной; но присутствия духа не терял, а на шутки друзей говорил, бровью не поведя: «Че кручиниться зря? Возвернусь - продолжу».

Чёртов Лес обогнули с севера, на вторые сутки переправились через Южный Буг и к исходу третьего дня вышли к Тетеревиной речке. А по ней идти - мимо Киева не проскочишь.

Не успели миновать Белую Криницу, как навстречу выехал гонец от Юрия Долгорукого. Суздалец просил поспешать: он уже завладел Переяславлем, но остановился, так как одолеть Изяслава в одиночку сил его может не хватить; надо ударить с запада по Белгороду, и тогда противник будет взят с двух сторон в тиски.

Выслушав это сообщение, галицкий правитель покашлял:

–  На моих плечах возжелал в Киев въехать? По сему не быть.

–  Отче, ты про что?
– изумился сын.
– Изменяешь слову? Разрываешь узы?

–  Замолчи, дурак!
– И лицо Владимирки разом побагровело.
– Нет, не изменяю! Уговор был один - сбросить Изяслава. А насчёт того, кто потом сядет княжить, разговор особый. У меня прав не меньше, чем у Гюргея!

–  Сам желаешь?

–  Хм, а то! Чай, не лаптем щи хлебаем, не дурнее прочих.

Ярослав померк:

–  Но тогда расстроится наша с Ольгой Юрьевной свадьба.

–  Отчего же? За великого княжича выдать дочку замуж каждый посчитает за благо. Долгорукий приползёт ко мне на коленях… Словом, так: ударять буду не по Белгороду, но по Киеву.

–  Аль не страшно?

–  Семь бед - один ответ. Если не теперь, больше никогда!

Изяслав не ожидал нападения с запада, быстро отступил. 21 августа галицкий правитель, сидючи уже на коне, въехал на гору Щекавицу. Здесь когда-то находилась могила княгини Ольги - до того как Владимир Красное Солнышко, окрестивший Русь, отдал приказ упокоить прах своей бабушки в Десятинной церкви. Этот храм виднелся за стеной старинной части города - рядом с собором Святой Софии. Чуть левее располагался Боричев спуск - шедший прямо к Подольским воротам, а за ними горели на солнце купола Михайловского собора. Красота, открывшаяся глазам галичан, поражала воображение: буйная зелень киевских садов, величавый Днепр и сусальное золото луковок церквей.

Осенив себя крестным знамением, восхищенный родитель повернул лицо к сыну:

–  Лепота? Так бери ж ея! Мой тебе подарок ко дню ангела!

Молодой человек низко поклонился:

–  Благодарствую, отче. Токмо как же взять, коль ещё не наше? Видит око, да зуб неймёт.

У того дёрнулась щека:

–  Нынче ж будет наше!
– И, хлестнув коня, резво поскакал к Подольским воротам.

Вскоре стало ясно, что столица Киевского княжества оказалась без руководства: правящее семейство убежало из города. После быстрых переговоров киевляне, не желая кровопролития, нехотя открыли ворота, и дружина Владимирки не спеша заехала внутрь. Тут отец Осмомысла допустил непростительную ошибку. Посчитав своё дело выигранным, он не сразу занял княжеский престол, а сначала поехал на богомолье: посетил Десятинную церковь, поклонившись останкам Ольги, Владимира и его жены Анны, а в Святой Софии бил земные поклоны у могил Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха; наконец отправился к старцам в Печерский монастырь, чтобы те отпустили ему грехи. Всюду его сопровождал отпрыск. И пока они объезжали святыни, Юрий Долгорукий, прибывший из Переяславля, захватил со своими гридями центр города, запёрся в кремле-детинце и провозгласил себя киевским правителем. Более того: повелел схватить вероломных галичан и доставить на великокняжеский двор.

В келью к старцу Харлампию, где вели беседу Осмомысл и ещё четыре монаха, забежал Гаврилко Василич, взмыленный как конь:

–  Княжич, скорей отсюда! Мы окружены! Юноша в испуге поднялся:

–  Где отец? Что произошло?

–  Люди от Гюргея. Требуют вашей с батюшкой выдачи. Рядом с князем скачет Избытка - оба хотят прорваться сквозь отряды половцев. Нам с тобой туда уже не пролезть.

–  А куда?

–  Я не ведаю. Слышал, будто можно пройти сквозь монашеские пещеры далеко за Киев, ко Днепру.