Шрифт:
– Здравия желаю князю Георгию и честному собранию.
– Киевскому великому князю, - подсказал ему кто-то из сидящих.
– Киевскому великому князю, - согласился молодой человек, не смутившись.
– Аз есмь Христофор-Ярослав, Володимеров сын, что сидит в Галицкой земле. И вельми сожалею, что родитель мой, изменив посулам, не пришёл с войсками к Переяславлю, как и было между вами гово-рено. Коли можешь - прости его. Он бывает горяч не в меру.
Кротость и смирение княжича обществу понравились. Юрий улыбнулся:
– Где ж теперь твой папашка буйный, этакий подлец, сукин кот?
Пропустив ругательства мимо ушей, галичанин ответил:
– Ведать сие не ведаю. Знать, шмыгнул через окружение, поскакал на родину. Он ещё раскается, вот увидишь, станет просить о мире. Как и я прошу ныне. Ибо враг один у меня с тобою - Изяслав. А иных не зрю. И тебе готов подчиниться как отцу второму.
Долгорукий развёл руками:
– Лучше и не скажешь. Ты смышлён, как я погляжу. Верно, будто кличут тебя меж своими Осмомыслом?
Тот потупил очи:
– Э, пускай себе кличут, всё едино. Ить собака лает, а ветер носит…
– Нет, считаю, прозвище не зряшное. А слыхал ли, сыне, что желал я выдать дщерь мою, Ольгу, за тебя?
– Слыхивал, конечно.
– И согласный взять ея в жены?
– Был бы рад зело. Коли ты не против.
– Я подумывал о разрыве - после вероломства Владимирки. Но теперь, заведя знакомство с тобою, снова предлагаю. Так когда ж венчание?
– По твоей воле, княже. У меня именины вскорости, и неплохо было бы совместить оба эти празднества.
– Почему бы нет? Так сему и быть. Нынче же пошлю в Суздаль за невестой. А сейчас присаживайся за стол вместе с нами, выпей, закуси. Дай тебя обнять, будущий зятёк!
– Стиснув Ярослава, уколол его щёку бородой, подышал ему в нос винным перегаром и, не выпуская из лап, громко провозгласил: - За тебя, жениха моей Ольгушки, славного наследника галицкого престола!
– Любо, любо!
– поддержали гости.
В ходе пира многие подходили знакомиться. Первым оказался Святослав Всеволодович - сын того Всеволода, что сидел раньше в Киеве и всё время конфликтовал с Владимиркой; после смерти отца Святослав возжелал занять его место, но престол захватил дядя Изяслав; ненависть к Изяславу и соединила наследника Всеволода с Юрием Долгоруким.
– Разреши приветствовать тебя на святой киевской земле, - обратился тот к Осмомыслу.
– Мы с тобой почти что ровесники, и за нами будущее: старики уйдут, нас оставят княжить. Надобно дружить, а не ссориться, дабы Русь не делить на вотчины. Так ли?
– Вне сомнения, Святославе, - согласился молодой человек.
– Наши с тобой родители враждовали, ну а нам до того дела нет. Я на Киев не претендую. Коли станешь великим князем - голову склоню пред тобою без колебаний.
Собеседник сжал его руку. Коренастый, молодцеватый, с пышными усами и широким, чуть приплюснутым носом, он смотрел в глаза прямо, улыбался кончиками губ и казался намного более зрелым мужчиной, чем Ярослав, хоть и был всего на три года старше. И не выглядел столь себе на уме, как его рыжий тёзка Святослав Ольгович из Новгорода-Северского.
А одним из последних возле галичанина появился круглоголовый крепыш с толстой бычьей шеей и широкой грудью богатыря. Красный сабельный шрам разрезал его лоб сверху вниз и, минуя глаз, небольшой полоской безобразил правую щёку. Усмехнувшись, незнакомец спросил:
– Что, не признаёшь?
Сын Владимирки близоруко сощурился и ответил:
– Нет, прости, вроде не припомню.
– Да куда тебе помнить-то! Был совсем щенком, как сбежал я из Галича и осел в Берладе…
Осмомысл приоткрыл от удивления рот:
– Ты - Иван? Ростиславов сын?
– Наконец-то понял!
– Витязь скрестил руки.
– Да не бойся, не укушу. Коли мы с тобой в дружбе с Долгоруким, я тебя не трону. И вообще, ты мне безразличен. Зуб имею на родителя твоего. Наш расчёт с ним ещё грядёт… - Быстро наклонившись к уху юноши, с жаром проговорил: - Но не смей занимать галицкий престол. Это место моё! Не уступишь - убью!
Сердце заколотилось в груди жениха Ольги Юрьевны; а когда он пришёл в себя, то Берладника рядом не увидел: тот уже давно затерялся среди пирующих. «Да, - подумал Ярослав, - запросто убьёт. У него лицо душегуба».
– И перекрестился, глядя на иконы в красном углу.
6
Ольгу привезли 21 сентября, за два дня до венчания. Поселили в тереме старого дворца, стены которого помнили её тёзку - ту княгиню Ольгу, что одной из первых на Руси приняла христианство. Суздальской княжне шёл уже двадцать пятый год, и она слыла старой девой; ей идти было всё равно за кого, лишь бы вырваться из отчего дома. Там, в дому, дочку Долгорукого не любили - за самодовольство и лень, вечное презрение к окружающим и недобрый нрав. Да, она была равнодушна к своим родителям, братьев и сестёр презирала, выделяя только новорождённых. Бессловесные, те казались ей непорочными существами, и княжна мечтала, что когда-нибудь у неё появятся вот такие же дети. Впрочем, с каждым годом упований становилось меньше и меньше.