Роды начались вечером 17 марта 1151 года, и течение их было быстрым, лёгким, так что хлопец выскочил, точно Маслом смазанный. Повивальная бабка показала его княжне: толстый, тёмно-розовый, в сгустках крови и слизи, он сучил ножками и ручками, не крича, а хрюкая. «Ой, какой потешный, - улыбнулась мать.
– Мальчик, мальчик! Словно по заказу!»

Кликнули отца. Ярослав появился на пороге одрины взволнованный, чуть ли не дрожащий, словно сам рожал; первым делом обратился к жене: «Как ты, душенька?» - но ответа не слышал, потому что с ужасом смотрел на новорождённого, омываемого в тазу. «Господи, какой безобразный!
– оценил Осмомысл про себя.
– Ровно головастик. Это есть моё продолжение? Ни за что б не поверил. И к тому же - мальчик. Значит, не породниться вовек с новгород-северским князем Святославом Ольговичем, как он предлагал! Вот не повезло!»

–  Что, не нравится?
– догадалась Ольга, уловив его взгляд.

–  Ой, да отчего же?
– спохватился тот и натужно растянул губы.
– Замечательное дитя… Будет новый князь. Маленький Володимерко…

Женщина согласно моргнула:

–  Хорошо, Володимерко. В честь твоего родителя и великого моего деда - Володимера Мономаха.

–  Володимера Крестителя, Красно Солнышко тож, нашего общего предка.

–  Да. А по святцам как?

–  Можно Марком, а можно Яковом. Я смотрел.

–  Лучше Яковом: Яша, Яшенька… Так оно приятнее.

–  Я перечить не стану.
– И потом пошутил: - Назови хоть горшком, только в печь не сажай!

–  Тьфу, типун тебе на язык!
– рассмеялась Юрьевна. Выйдя из одрины, Осмомысл прошёл по галерее дворца, освещённой несколькими факелами, и спустился с крыльца во двор. Ночь стояла звёздная, тёплая и тихая. От конюшни тянуло конским навозом, сеном; где-то за трубой надрывался ополоумевший мартовский кот. И журавль колодца выглядел в полутьме таинственно.

Молодой папаша повернул налево - к северному крылу дворца. А поднявшись в терем, постучал в одну из дверей. Низкий женский голос недовольно спросил:

–  Кто? Какого лешего? Полночь на дворе!

–  Это я, Арепа, открой, - отозвался юноша.

–  Батюшки светы, не признала со сна светлейшего… Не гневись уж, родименький, не ругай старуху-то…

–  Ладно, не сержусь, отворяй.

Внучка Чарга и её нянька занимали две уютные горницы; жили не роскошно, но сносно и ни в чём не знали нужды. А поскольку княжич помнил о своей матери-половчанке, то всегда испытывал интерес к быту её соплеменников. И особенно - к древним их обычаям, ворожбе. Знал, конечно, что Святая Православная Церковь недолюбливает язычников, а епископ Кузьма с амвона не один раз призывал прихожан положить конец дьявольским действам старика-чародея, даже договорился однажды до того, что безбожника Чарга следует живьём сжечь; самосуд едва не свершился, но вмешательство Владимирки пресекло безумие; вскоре ясновидящий умер, поручив заботу о Насте и няньке князю, а его наследник иногда заходил к пожилой половчанке - поболтать на её языке и послушать, как она поёт.

Запалив свечу, Арепа щёлкнула запором. В приоткрытой двери княжич разглядел, что она босая и в исподней рубахе; волосы, несмотря на тонкую седую косичку, после сна в беспорядке. А во рту у няньки был один-единственный нижний зуб, да и тот жёлтый и кривой. Посмотрев с прищуром, бабушка спросила:

–  Уж, никак, княженушка тоя опросталася?

–  Верно: мальчиком, - улыбнулся тот.

–  Радость-то какая! Дай твою ручку облобызать, батюшка! Здравия желаю новому колену светлого твоего рода!
– И, повысив голос, повернула голову: - Настя, Настя, не спи! Вылезай проздравить его светлость: сын у них родился!

–  Да не надо было внучку будить, - укорил её Ярослав.

–  Как же можно спать, коли радость такая в доме!

Из соседней горницы появилась заспанная восьмилетняя девочка в длинной ночной рубашке: чёрные волосы тоже заплетены в косу, в чёрных глазах отражается красное пламя свечки; поклонилась низко:

–  Здравия желаю - и тебе, и наследнику твоему любезному.

Он не удержался, подошёл и поцеловал её в лоб:

–  Вот спасибо, голубушка; да и ты не хворай, хорошая.
– И опять повернулся к няньке: - Я ведь что зашёл? Погадай, Арепушка, предскажи судьбу моему сыночку.

Бабка испугалась, начала отмахиваться ладонью:

–  Вот чего надумал! Нешто вам, крещёным, се дозволено?

–  Так ведь не узнает никто.

–  Как, а Бог?

–  Бог простит.

–  Нет, никак нельзя. И тебе негоже, и меня ещё, чего доброго, за такие дела захотят изжечь!

–  Брось, Арепка, не причитай. Чарга мы спасли, и тебя спасу в случае чего.

–  Ох, не знаю я… И не ворожила давно. Всё уже забыто.
– На её морщинистом, высохшем лице промелькнула некая загадочная игривость.

–  Как же можно сие забыть? Ты ж впитала с молоком матери, Чаргу помогала. И не удивлюсь, если вдруг поведаешь, что и Насте передала своё мастерство.
– Он взглянул на девочку, а она хихикнула:

–  Ну уж мастерство!.. Так, по мелочам… Мамушка Арепушка, уступи же княжичу, погадай, пожалуйста…

Нянька ещё упрямилась и придумывала всякие увёртки, но в четыре руки её уломали. Посерьёзнев, бабка проговорила:

–  Так и быть, попробую… Не люблю я этого, потому как силы много теряешь, цельный день потом пролежу пластом… Ну да как тебя не уважить, княжич, особливо коли сам наполовину половецких кровей? Но скажи по чести: сообчить всю правду или токмо одно хорошее?