— Пожалуйста, присмотрите тут минутку за всем хозяйством, я сбегаю к Эйлине. Тарелки в духовке, нагреваются. Яичницу начну жарить, когда все усядутся.

Я помчался наверх.

— Эйлина, завтрак готов. А ты и чай не выпила?

— Бедная женщина, — проговорила Эйлина и прикрыла глаза. По ее щекам поползли слезы.

— Не сосредоточивайся на этом, милая. Не надо. Присмотрят за ней.

— То есть упрячут куда подальше. Когда уже ничего не поправить.

— Слушай, звонили из газеты. На этот раз их, похоже, не проведешь. Так что предвидится суматоха. Хочешь, сюда тебе завтрак притащу? Отсидишься в сторонке, а?

— Нортон умер, да?

— Да. — Я не узнавал ее. Такое впечатление, словно она на грани забытья. — Так принести завтрак? Будешь есть?

— Пока ничего не хочется.

Отвернувшись, Эйлина натянула одеяло на голову, точно отгораживаясь от всего.

Я забрал остывший чай и снова поспешил вниз.

— Воскресных газет не получаешь? — осведомился Бонни за завтраком.

По воскресеньям киоскер, которому мы заказываем ежедневную газету и журналы, не приходит. И обычно после завтрака я отправлялся за прессой в магазинчик на главную улицу. Понятно, так обходилось дороже — роскошную воскресную заказывал бы всего одну, а перед разноцветьем обложек на прилавке я пасовал и частенько покупал две, да заодно еще и массовую, какой соблазнялся глаз. Случалось, из массовой я вырезал занимательный очерк о нравах человеческих — как вероятный сюжет для рассказа или романа. Где-то я вычитал, что Чехов почерпнул множество сюжетов из бульварных газет. Моя папка распухла от вырезок, время от времени я их просматривал. Но энтузиазма приняться за что-то все недоставало.

Я был не прочь глотнуть свежего воздуха, да ведь неминуемо атакуют расспросами соседи, алчущие кровавых деталей ночного происшествия.

— Так на машине, — предложил Бонни. — Или того проще — объясни где, сам сгоняю. А ты тут удерживай крепость.

— Слетай, — я объяснил, куда и что.

— Тебе какие взять?

— «Санди Таймс», «Обсервер», ну и все, что приглянется. Деньги у меня наверху, — я был еще в пижаме, — вернешься, расплачусь.

— А! Угощаю! — отмахнулся Бонни.

Он уехал, а я поднялся наверх переодеться. Юнис осталась убирать со стола. Я зашел в спальню за одеждой. Окна зашторены. Раздвинув занавески, я выглянул во двор. На улицу вползала машина без всяких надписей. Водитель — огромный детина в плаще, в мягкой шляпе — направился к полицейскому. Тот, едва завидев его, мигом выпрыгнул из машины. Они обменялись несколькими словами, и детина двинулся к Нортонам. Зазвонил телефон. Я не стал подходить. Взяв одежду, закрылся в ванной, стараясь не беспокоить Эйлину.

Душ я принял накануне — умиротворяя Эйлину, поэтому сейчас только умылся и побрился, тщательно обводя края бородки. Натянул свой привычный воскресный наряд — свитер и свободные брюки. Раздумывая обо всем на свете, я не суетился.

Когда сошел вниз, Юнис уже все перемыла. Даже надраила пластиковые покрытия.

— Не знаю только, куда что поставить.

— И так все великолепно. Спасибо.

До чего ж легко прибираться на обочине чужой жизни. Спорить могу, что в собственной квартире у нее как и хлеву.

— Опять звонили.

— Слышал. Забыл предупредить — подходить не надо.

— Да я и не стала.

Растопырив пальцы, она шлифовала ногти большим пальцем другой руки. Непонятно, откуда вдруг внезапная забота о внешности. Может, подумалось мне, такова и есть ее истинная сущность? Возможно, на семинары она являлась в наряде, какой, по ее мнению, подобает настоящей писательнице? Вот ведь театральный режиссер заявил в интервью, что, приди он на репетицию в галстуке, никто из актеров просто — напросто не воспримет его всерьез. Я поймал себя на том, что снова таращусь на гостью.

— Ну как Эйлина?

— Спит.

— Любит поваляться по воскресеньям?

— Иногда не прочь.

— Та вчерашняя женщина нагнала на нее тоску.

— Да. Все так непонятно… и огорчительно.

— Признаться, я до сих пор не могу до конца поверить.

— Да, верится с трудом.

— У соседей кутерьма еще вовсю.

— Угу. А нас в одиннадцать навестит репортер.

— Знаю. Ему ведь нужен только Бонни?

— Точно. Какие планы на сегодня?

— Обычно по воскресеньям я стираю, прибираюсь в квартире, а потом сажусь писать.

— Одиноко вам?

— Нет, у меня друзей навалом. Но воскресенья целиком мои.

— А мы нарушили распорядок.

— Что вы! А в общем, двинусь тотчас, как начну мешать.

— Я не о том. Оставайтесь, коли охота.

— Спасибо. Посмотрим.

Опять не пойму, кто меня за язык тянул. За завтраком я только и надеялся, что Юнис не застрянет у нас на весь день.

Рассеянно оглядевшись, она пошла в гостиную. Я перехватил ее за руку, когда она проходила мимо, и развернул лицом к себе. Обнял ее, поцеловал. Юнис не противилась, пока объятье не стало чересчур крепким. Тут она, упершись мне в грудь, отпихнула меня.