Пегги написала книгу, которая самым решительным образом изменила ее устоявшуюся жизнь, и теперь не знала, что делать, как справиться с этими переменами. Ее начала раздражать сама мысль о том, что эта книга существует, но в то же время нравилась та личная слава, которую она принесла ей. Ее письмо к Д. Адамсу, наверное, самое «разнесчастное» из всех написанных за время «побега». Оно содержит целый перечень испытаний, которые выпали на ее долю и были почти сравнимы с теми, через которые Пегги пришлось пройти во время самой работы над книгой. В конце письма она клянется, что никогда больше не будет ничего писать:

«Я ни за что не хотела бы пройти через все это еще раз. Когда я оглядываюсь назад, на все эти последние годы, когда мне приходилось сражаться, чтобы найти время для написания книги, выкраивая его между похоронами, болезнями родных и друзей, длившихся месяцами и даже годами, рождениями детей (не моих!), разводами и неврозами друзей, моим собственным слабым здоровьем и четырьмя автомобильными катастрофами, в которых было все — от пробитого черепа до поврежденного позвоночника, то все это кажется мне кошмаром. И я не намерена переживать его заново ни под каким видом».

Скарлетт, героиня романа Пегги Митчелл, без страха смотрела в завтрашний день, а ее создательница боялась любого шороха перемен. И в отличие от своей героини, Мелани Уилкс, Пегги не могла относиться к житейским невзгодам с достаточной долей мужества. Люди, казалось, чего-то ждали от нее теперь, когда она была знаменитым писателем: речей, высказываний, появлений на публике, других книг, наконец, но Пегги знала, что не в силах будет справиться с напряжением, которого потребует от нее любая общественная деятельность. Она считала, что главное условие ее безопасности — это быть просто миссис Марш, но не была уверена, что ее брак выдержит испытание славой, заставляющей ее все время находиться на людях.

Не хотела она и писать другую книгу. Из Гейнсвилла Пегги пишет Д. Бретту в издательство Макмиллана:

«Совсем недавно жизнь моя была таким кошмаром, что максимум, чего я желала, — это устоять на ногах… И, в конце концов, вчера я убежала из города. Бодрое трехчасовое интервью с тремя ребятами из «Ассошиэйтед Пресс» и парой фотографов окончательно доконало меня, и я покинула город практически без одежды и денег. Мне кажется, это ужасно, когда вы присылаете мне чек на пять тысяч долларов, а я не имею времени ни купить себе новое платье, ни отремонтировать машину! Я даже не представляла себе, что это такое — жизнь писателя.

Я отправилась на край света, в горы, и остановилась здесь, поскольку уже готова была заснуть за рулем, рискуя свалиться в канаву. Но когда я доберусь до места, где нет телефонов и нет газет с моими фотографиями, я останусь там и напишу вам письмо, в котором и опишу, как высоко ценю я и ваш чек, и вообще все, что вы и «Макмиллан» для меня сделали. Боже! Да с такой рекламой и паблисити, которые создали мне газеты, «Макмиллан» смог бы и Маркса распродать среди этих холмов!»

Однако далеко в горы Пегги так к не уехала, поскольку в тот же вечер, 9 июля, когда она вечером звонила Джону, он зачитал ей только что полученную телеграмму:

«У нас есть замечательное убежище, приезжайте и скрывайтесь в нем. Вы будете самым желанным гостем. Никаких репортеров, только несколько писателей. Эдвин и Мейбелл Грэнберри, Блоувинг-Рок, Северная Каролина».

Блоувинг-Рок — летний лагерь факультета английского языка Роллинг-колледжа. Эдвин Грэнберри и его жена Мейбелл были так тронуты «жалостливой ноткой» в письме Пегги, что решили предложить ей убежище, хотя и не ждали, что она примет предложение.

Они, конечно же, были совершенно чужими людьми, но в Блоувинг-Роке была писательская колония, и, кроме того Гершель Брискель также должен был приехать, чтобы прочесть цикл лекций. На следующий день рано утром Пегги позвонила Джону и сказала, что едет прямо домой и что он должен сообщить Грэнберри, что она приедет в Блоувинг-Рок 13 июля, при условии, что этот визит будет держаться в секрете. Это было похоже на каприз — убегать из Атланты к совершенно незнакомым людям в писательскую колонию, где другие писатели ничего не будут знать о ее присутствии. Но, похоже, ехала она скорее от отчаяния.

Конечно, количество звонков, телеграмм и визитов незнакомых людей за время ее отсутствия несколько поубавилось. И она вполне могла бы поехать в Нью-Йорк и остановиться у Лу (которая, кстати, советовала ей так и поступить). Сестра Августы предлагала дать ей приют в своем коттедже на острове Сен-Симон. Была еще и Фрэнсис в Уилмингтоне, всегда готовая сделать все, чтобы помочь своей беспокойной невестке. И в любом из этих мест она была бы недоступна для публики.

Но не публики боялась Пегги. В своем письме к Гершелю Брискелю она называет истинный источник своего беспокойства: «Что касается капитана Батлера, — пишет Пегги, — я вполне могу получить повестку в суд, несмотря на все мои уверения, что я не писала его ни с кого из тех людей, о которых я когда-либо слышала».

Всегда сохранялась незримая угроза нового столкновения с Редом Апшоу, и эта перспектива ужасала Пегги. А Блоувинг-Рок казался ей настоящим убежищем, дающим в то же время и возможность познакомиться с писателями, хорошо отзывавшимися о ее книге. И пусть Ред был достаточно сообразительным, чтобы навести справки по линии издательства; пусть он прекрасно знал сестру Августы и ее коттедж на Сен-Симоне; пусть он легко мог найти дорогу к Фрэнсис, — но Реду и в голову не могло бы прийти, что Пегги решилась уехать одна, без Джона, туда, где у нее не было ни одного знакомого человека.