В преамбуле постановления указано:

"В первые периоды образования в Крыму советской власти е 1918 и 1919 гг. небольшая часть населения Крыма, главным образом татарского, по своей несознательности и темноте, была вовлечена врагами советской власти на путь враждебного к ней отношения, не редко и открытого против нее выступления как отдельных граждан, так и целых групп сел и деревень*.

Амнистия применяется: к гражданам (крымчанам), селам и деревням целиком, которые в Крыму вели борьбу по своей “темноте” в 1918 и 1919 г.; к ушедшим в горы и ставшим на путь вооруженного бандитизма; к гражданам, принимавшим участие в борьбе с советской властью в рядах армии Врангеля; к бывшим солдатам и командному составу армии Врангеля; не крымчанам, ушедшим в горы и продолжающим вести борьбу, если они чистосердечно раскаялись и до 20 мая 1921 г. явятся в уездные ревкомы для получения удостоверений. Все дела на осужденных лиц и тех, кто находился под следствием, кроме последней категории, прекращаются, а виновные освобождаются от наказания.

Несмотря на то, что “крымская” амнистия предусматривала освобождение от наказания более широкого круга лиц, совершивших преступление, и якобы распространялась даже на солдат и офицеров Белой армии, она преследовала чисто пропагандистские цели, т. е. она, не имея юридической силы, практически не применялась. Ведь правом принятия амнистии обладал, как известно, ВЦИК, а не Крымревком, который ее провозгласил. Даже для того времени было бы полньїм абсурдом, если бы постановления об амнистии принимались не только в Крыму, но и в других губерниях, и каждая из них по своему усмотрению карала бы и миловала146.

При этом общая политика в отношении бывших участников контрреволюционных выступлений проводилась неизменно и четко выдерживалась.

Амнистия к очередной годовщине октябрьской революции устранила “крымские отклонения”, поставила всех на свои места и всем воздала по заслугам. Это видно из очередного декрета центральной власти.

Декрет ВЦИК от 4 ноября 1921 г. “Об амнистии”'2. Он предусматривал применение амнистии к осужденным и ожидающим суда, находящимся под следствием, а не к тем еще не установленным, не арестованным лицам, которые скрываются и надеются на “прощение” за свою службу в контрреволюционных формированиях. Среди множества разных положений и условий об освобождении ОТ наказания или его смягчении обращает на себя внимание статья 3 о замене высшей меры наказания на 5 лет лишения свободы, но с оговоркой “в зависимости от существа дела”. Что скрывается здесь под “существом дела”? Согласно инструкциям НКЮ по применению амнистий того времени, замена высшей меры наказания на лишение свободы к лицам непролетарского происхождения не допускается. В статье 5 декрета указано нераспространение амнистии:

• на осужденных к высшей мере наказания с заменой но лишение свободы по предыдущей амнистии;

• на осужденных за бандитские преступления;

• на осужденных за участие в белогвардейских заговорах, шпионаже и открытых вооруженных выступлениях.

Таким образом, скрывающиеся от регистрации и троек особых отделов ВЧК бывшие офицеры Белой армии под действие перечисленных декретов

об амнистии не подпадали по нескольким причинам:

• они не являлись осужденными или репрессированными во внесудебном порядке и следствие против них еще не велось;

• если бы в отношении их и было вынесено постановление 'тройки', но к

7 ноября постановление о расстреле еще не исполнено, амнистия к ним не применялась, поскольку они, как правило, были непролетарского происхождения;

• офицеры, безусловно, относились к 'участникам белогвардейских заговоров' и 'открытых вооруженных выступлений', а потому и не могли рассчитывать на амнистию.

Чекисты, конечно, знали об этом, но, распространяя обычную для них ложь о всепрощении беглых (зеленых) офицеров по амнистии, пытались выманить их из горных убежищ и уничтожить так же беспощадно, как и тех, которые не скрывались и, образовав очереди, своевременно прибыли на регистрацию.

Семеро офицеров, о которых, не называя фамилий, рассказывает И. С. Шмелев, тоже поверили лживым обещаниям, прибыли в особый отдел и немедленно были арестованы. Автор книги пишет об этом так:

"Там в городе подвал... свалены люди там, с позеленевшими лицами, с остановившимися глазами, в которых — тоска и смерть. Там и те семеро, бродивших в горах... Обманом поймали (их) в клетку'.

Осознав неизбежность конца, офицеры решили бежать. Для отвлечения внимания охранников они выбрали одного своего узника. Жребий выпал офицеру татарской национальности, который и принял на себя выстрелы охранной команды, а шестерым удалось скрыться147.

Именно благодаря таким беглым стала известна правда о невиданном терроре большевиков и ужасных военных преступлениях. Тщательно скрываемая тайна массового расстрела военнопленных и противников советской власти для определенного числа людей в России и более широко за границей перестала существовать.

И. С. Шмелев не указывает, были ли наказаны стражники, допустившие этот массовый побег подлежащих расстрелу узников. Как большевики расправлялись с такими охранниками и членами расстрельных команд за проявленную халатность, видно из довольно яркого случая, происшедшего в Ялте. Материалы об этом случае, как ни странно, были найдены в архивном деле среди анкет бывших белогвардейцев148.

Из рапорта Андросюка П. Ф., 24 лет:

*В 1917 году я был призванный в армию и до демобилизации служил на Черноморском флоте на канонерке 'Кача*. Потом добровольно поступил в Красную армию в отряд Муравьева, а потом в отряд Дыбенко. С приходом Красной армии в Ялту я по направлению коменданта порта был командирован в особый отдел. Сегодня я вместе со Старокожко повел переданного нам т. Агафоновым неизвестного человека... на определенное Агафоновым место. Я приказал ему раздеться. Он снял фуражку, куртку и побежал... Часов пять мы искали его, но не нашли. 19 декабря 1920 г." (подпись).