— Что ты? Что ты такое? — крикнула она, приближаясь къ господину въ венгерк. — Мужъ ты мн, или такъ, проходимецъ какой? Меня оскорбляютъ, наше добро топчутъ, а ты что? Ты съ этими шельмецами озорничаешь? А? Да ты лучше бы провалился сквозь землю! На! подавись! — кинула она въ лицо мужу мужицкій зипунъ.

— Да на что онъ мн? — спросилъ мужъ, отклоняя голову.

— А мн за что? Что я съ нимъ стану длать? — въ свою очередь спросила жена. — Узжай ты лучше отъ грха, не смущай ты меня! Изъ-за тебя я мучаюсь, изъ-за тебя покою не имю! При теб весь домъ вверхъ дномъ идетъ. Какой ты мн помощникъ? Развратитель ты! Я и гостей принимай, я и накорми всхъ, я и за хозяйствомъ смотри, я и добро свое соблюдай. Тьфу ты! Да что я, двухжильная, что ли?.. Узжай ты, говорятъ теб: узжай! Одни ребята, при теб, голову свернуть готовы…

— Уду, уду, сегодня же уду! — проговорилъ мужъ, повторявшій въ послднее время уже не разъ эту успокоительную фразу.

— Да, да, сегодня же узжай! Слышишь? Чтобы я и духу твоего не слыхала!

— Сумасшедшая ты баба, и больше ничего! Вдь отъ тебя чортъ — и тотъ убжитъ!

— И пусть бжитъ, окаянный! — плюнула жена и вышла изъ комнаты, хлопнувъ дверью.

Черезъ минуту дверь отворилась снова, и въ нее просунулась голова барыни.

— Да ты не отлынивай, а сегодня же, сегодня же узжай! — крикнула она и снова скрылась изъ комнаты, хлопнувъ дверью.

Черезъ нсколько минутъ гд-то вдали снова зазвенлъ ея раздраженный голосъ.

— Вотъ теб бабушка и Юрьевъ день! — развелъ руками господинъ въ венгерк.

Дти изумленною и безмолвною толпой окружили его.

— Папка, ты куда же подешь-то? — довольно жалобно спросилъ одинъ изъ сыновей.

— Куда?.. Да теперь надо будетъ покуда у Волкова погостить, — въ раздумьи, какъ бы про себя, проговорилъ отецъ. — Больше некуда хать… У Ивашевыхъ былъ, съ Телицыными мать тяжбу затяла… Разв къ Дубровинымъ създить?.. Да нтъ, скареды они!.. Эхъ, кабы ярмарка теперь была, махнулъ бы туда! — щелкнулъ онъ въ воздух двумя пальцами.

Въ эту минуту вошла въ комнату двушка лтъ восемнадцати. Что-то живое, веселое и подвижное было во всемъ ея миніатюрномъ, моложавомъ существ. Она была не то ребенкомъ, не то взрослою. Она походила на отца нкоторыми чертами лица. Но ея лицо было настолько же свжо, насколько его было помято. Бойкость и живость ея глазъ нисколько не походили на бойкость и живость глазъ ея отца. Ея глаза просто съ веселымъ любопытствомъ и зоркостію новичка въ жизни смотрли на все окружающее; его глаза какъ-то испуганно бгали, высматривали какую-то поживу, и въ нихъ было нчто не то заискивающее, не то лукавое.

— Ты опять узжаешь? — спросила она у отца.

— Да какой же дьяволъ уживется съ твоею матерью! — воскликнулъ онъ и вдругъ торопливо началъ передавать сцену съ мужикомъ.

Дти снова засмялись и стали наперерывъ разсказывать сестр, чмъ все окончилось на двор.

Двушка закусила губу, чтобы не разсмяться, но по ея глазамъ было видно, что природная смшливость брала свое, даже несмотря на усвоенное съ дтства убжденіе, что надъ матерью смяться нельзя и гршно.

— Что жъ, это не новость, — серьезно и холодно замтила она, безплодно стараясь подавить улыбку и скрыть свои настоящія чувства.

— Вдьма, матушка, сущая вдьма! Про нее и сказку сложили, какъ она въ аду чертей переполошила, — произнесъ отецъ.

— Какъ теб не стыдно! — упрекнула его дочь. — Слава Богу, что ты дешь… Ты только дтей портишь, — произнесла она, жаля всей душой, что бдный отецъ снова долженъ скитаться по чужимъ домамъ.

— Ну да, она не портитъ ихъ! Я, по крайней мр, ихъ невинными играми занимаю, а она являетъ ихъ очамъ картины преступленій! — съ комическою важностью продекламировалъ господинъ въ венгерк.

Двушка вдругъ нахмурилась.

— Репетируешь свою завтрашнюю роль? — сурово спросила она.

Господинъ въ венгерк сконфузился, какъ-то съежился и что-то не то робкое, не то горькое выразилось въ его лиц.

— Что длать, что длать, маточка! — заговорилъ онъ тоскливо и заискивающимъ тономъ. — Не пошутишь — не пошь!

Лицо двушки на мгновенье вспыхнуло, на глаза навернулись крупныя слезы, но она не сказала ни слова и отвернулась въ сторону. Отецъ взялъ и нжно поцловалъ ея руку. Двушка не отнимала руки, задумчиво стояла въ кругу дтей; вся ея веселость исчезла безслдно, лицо поблднло… Дти, кажется, позабыли, что отецъ узжаетъ, и снова начали приставать къ нему. Онъ слъ и сталъ командовать имъ, какъ генералъ солдатамъ.

Старшая дочь молча помстилась возл него и опустила на его плечо свою голову. Ей былъ жалокъ этотъ человкъ: она любила его, несмотря на то, что его ругали вс; любила, можетъ-быть, за т немногія минуты, когда ему становилось совстно за свою шутовскую роль въ обществ;- можетъ-быть, за нсколько добрыхъ и честныхъ порывовъ, мгновенно прорывавшихся среди его глупой и безпутной жизни, — а можетъ-быть, просто подкопали ее въ его пользу давно прошедшіе тихіе вечера ея дтской жизни, когда онъ, и только онъ одинъ ухаживалъ за ней, разсказывалъ ей разныя сказки, смшилъ ее анекдотами, ласкалъ ее, убаюкивалъ ее своею пснью… Да, значительную роль въ ея привязанности къ отцу играли эти вечера, когда ея мать, какъ сумасшедшая; неслась въ городъ, чтобы начать ни на чемъ не основанную тяжбу съ сосдомъ, или цлый день ругалась съ мастеровыми, строившими ея никогда не отстроивавшійся домъ. Живо вспомнились молодой двушк эти вечера, передъ самымъ отъздомъ отца.