— Я васъ увряю, что онъ просто нездоровъ, разстроенъ, — послышался мягкій, вкрадчивый голосъ.

Это былъ твой голосъ.

— Нездоровъ! Разстроенъ! — желчно воскликнулъ управляющій. — Я тоже нездоровъ-съ, я тоже разстроенъ-съ, однакоже, я не говорю людямъ въ глаза: подлецъ, я не даю имъ нравственныхъ пощечинъ!..

— Я вамъ долженъ откровенно сознаться, что я замчаю въ немъ не простое нездоровье, — опять заговорилъ мяткій, вкрадчивый голосъ: — я просто боюсь въ послднее время за его умственныя способности…

— Мн надо было уйти и не слушать дале, но — прости мн этотъ грхъ — я продолжалъ слушать, я уже ловилъ съ жадностью каждое слово. Впрочемъ, оно и понятно: я впервые услыхалъ, что даже близкіе ко мн люди начинаютъ считать меня за сумасшедшаго.

— Вотъ какъ! — съ ироніей сказалъ управляющій. — Умъ за разумъ зашелъ!..

— Мн грустно говорить объ этомъ, — съ чувствомъ произнесъ ты:- но я вижу по всмъ его поступкамъ, по всмъ разговорамъ, что онъ близокъ къ сумасшествію…

— Этого только недоставало, чтобы онъ въ сумасшествія надлалъ чортъ знаетъ чего! — воскликнулъ управляющій.

— Ему нужно бы дать отпускъ, уговорить его създить на воды, дать ему значительное пособіе, — замтилъ ты.

— Теперь-съ намъ не отпуски нужны, а дльцы нужны, — сухо сказалъ управляющій.

— Дла можно и безъ него обдлать, — сказалъ ты. — Мн даже кажется, что лучше бы было, если бъ онъ ухалъ на то время, когда мы изыщемъ средства потушить это прискорбное дло.

Слушая твой мягкій голосъ, слушая твои осторожныя фразы, я начиналъ убждаться, что я точно сумасшедшій: я называлъ кражу «мошенничествомъ», а ты нашелъ ей названіе «прискорбнаго дла»; я сразу вооружилъ противъ себя управляющаго, а ты незамтно мягко забиралъ его въ руки… Да, я безумецъ, и не мн тягаться съ такими разумными людьми, какъ ты!

— Но какъ же потушить это дло? — воскликнулъ управляющій. — Я разсчитывалъ на него, онъ вдь всю нашу механику знаетъ, можетъ такъ составить отчеты…

— Я думаю, что я могъ бы попробовать это сдлать, такъ какъ я всегда помогалъ моему бдному другу въ составленіи отчетовъ, — сказалъ ты. — Я, признаюсь вамъ, самъ возмущенъ этимъ случаемъ, намъ нужно сдлать большія усилія, чтобы подобные случаи не повторялись… но я вполн согласенъ съ вами, что для акціонеровъ выгодне, если мы потушимъ это дло, вотъ почему я готовъ поработать надъ изысканіемъ средствъ, какъ все это поправить…

Я горько усмхнулся, услышавъ послднія слова. Я понималъ, что теб еще гадко сознаться передъ самимъ собою въ томъ, что ты берешься сдлать подлость, и что потому ты стараешься оправдаться тмъ, что этою мерзостью ты приносишь пользу акціонерамъ.

Мн стало скверно, тяжело, я я ушелъ въ свою комнату. Я не могъ боле работать, меня мучило сдланное мною открытіе. Я теперь зналъ, что мн дадутъ продолжительный отпускъ, что въ это время ты изобртешь средства для того, чтобы замазать слды мошенничества, что именно это откроетъ новый путь къ другимъ мошенничествамъ, такъ какъ форма для скрытія этихъ мошенничествъ будетъ найдена тобою. Я началъ мысленно припоминать вс обстоятельства совершенной кражи и понялъ, что эта кража сдлана была не вдругъ, а производилась въ теченіе извстнаго времени, что въ ней принимали участіе и другія лица, что изложеніе всего этого дла передъ общимъ собраніемъ поразило бы цлую шайку воровъ, и меня, какъ ножъ, рзала мысль, что я не могу сдлать этого открытія, не могу разогнать этихъ негодяевъ. Мысли, одна другой мрачне, закрадывались мн въ голову, и, наконецъ, я остановился на одной изъ нихъ…

— Что задумался? — послышался мн твой вопросъ.

— О мерзавцахъ, разныхъ думаю, что съ ними длать, — отвтилъ я.

— Что это ты нынче все ругаешься только, — улыбнулся ты мягкой улыбкой.

— Скоро и драться начну, — сказалъ я.

— Ну, это ужъ послдній способъ доказывать свою правоту, — снова улыбнулся ты.

— А какъ ты думаешь, что я могу сдлать, чтобы общество узнало о продлкахъ, совершенныхъ у насъ? — спросилъ я. — Доложить общему собранію объ этомъ помимо правленія я не могу; описать это дло въ газетахъ я могу, но для этого мн нужно выкрасть документы отсюда, а иначе меня сочтутъ клеветникомъ, что и докажетъ въ печати само наше правленіе; наконецъ, вс подобныя обличенія у насъ считаются слдствіемъ интриги, личной непріязни, желанія попасть на мсто обвиняемаго, и трудно сказать, на чью сторону склоняются симпатіи общества, на сторону ли обличаемаго мошенника, или на сторону обличающаго правдолюбца. Тутъ, право, невольно придешь къ заключенію, что нужно просто избить до полусмерти или даже убить такого мерзавца, какъ этотъ воръ, чтобы попасть подъ уголовный судъ и тамъ разсказать публично все дло, затребовать документы, доказывающіе совершенное мошенничество, разъяснить, что все правленіе состоитъ изъ шайки тсно сплоченныхъ между собою воровъ, покрывающихъ и защищающихъ другъ друга…

— Что теб за мысли приходятъ въ голову! — съ испугомъ сказалъ ты. — Ты окончательно испортишь себ карьеру…

— Карьеру, карьеру! — воскликнулъ я съ негодованіемъ. — Мн свою совсть хочется спасти, а не свою карьеру; съ испорченной карьерой я сумю смотрть людямъ прямо въ глаза, а съ запятнанной совстью я передъ подлецомъ буду краснть, боясь, что онъ мн скажетъ: «э, братъ, да и ты тоже порядочный негодяй…» Ты, вроятно, знаешь, что иногда пробуждается такое чувство, что хочется какъ-нибудь доказать и себ, и другимъ, что поступаешь честно, когда въ глубин души уже сознаешь, что длаешь подлость. — вотъ отъ этого-то гаденькаго чувства я и хочу навсегда застраховать себя…

Я сказалъ послднія слова насмшливымъ тономъ, вспомнивъ твой разговоръ съ управляющимъ. Ты прошелся по комнат.

— Я понимаю, что твои убжденія вполн честны, но нельзя же перешибить плетью обухъ, нельзя же лбомъ пробить стну, — проговорилъ ты. — Мы должны длать то, что намъ по силамъ. Если мы зададимся мыслью истребить везд и всюду зло и неправду, то въ конц концовъ намъ придется отказаться отъ всякой дятельности: намъ закроютъ доступъ на вс пути, и мы издохнемъ какъ собаки.

— Такъ, значитъ, надо смотрть на все сквозь пальцы?