Стихотворения
вернуться

Шеллер-Михайлов Александр Константинович
Шрифт:

4

Эта ночь, с грозой нежданной, С ярким светом на востоке, В чутком сердце мальчугана След оставила глубокий. Точно так же, слово в слово, 130 Это сердце сохранило Всё, что в миг грозы суровой Мать сынишке говорила… И ребенок с этой ночи Не боялся больше бури, Устремлял он смело очи К помутившейся лазури. И смотрел на тьму и тучи С твердой верой, что над ними Верх одержит день могучий — 140 День с лучами золотыми. Полюбил он даже грозы И, под грохот непогоды, Перед ним носились грезы Про житейские невзгоды. Понимать он стал с годами, Что несчастья и утраты Разражаются над нами Как громовые раскаты, Что спокойнее выносит 150 Тот житейские мученья, Кто в душе своей не носит Темных пятен преступленья, Что оплот себе находит Только тот, кто верит твердо, Что за ночью день приходит, Что сменяет бурю вёдро, Что пред правдой ложь отступит, Что вражда любви не сгубит, Что когда-нибудь наступит 160 Царство тех, кто ближних любит…

5

Мальчик вырос. Пролетали Чередой обычной годы, Принося с собой печали, Принося с собой невзгоды. Но спокойно, с сердцем чистым, Бодрость духа сохраняя, Он вперед путем тернистым Шел, судьбы не проклиная. И когда порой, бывало, 170 Мать под бременем мученья На судьбу свою роптала, Он твердил ей в утешенье: «Не гневи напрасно бога: Под своею ношей крестной Каменистою дорогой Мы идем с тобою честно. Мы не пали пред врагами, Не пошли стезей порока, И когда-нибудь над нами 180 Прояснится мрак глубокий». И, подняв свой взор унылый, Мать вздыхала в изумленьи: «Где ты черпал эти силы Безграничного терпенья?» Сын же, бодрый и веселый, Мать свою лаская нежно, Отвечал на вздох тяжелый Ей с улыбкой безмятежной: «Да не ты ль меня, родная, 190 Научила верить твердо, Что проходит буря злая И за ней приходит вёдро?»

<1875>

304. ЗИМНИМ ВЕЧЕРОМ

Снежные волокна Падают весь день; Хмуро смотрит в окна Ночи зимней тень. Ветер с дикой силой Воет и ревет; Сорванный уныло Ставень в стену бьет, Занесло дороги; 10 Как медведь, сиди У себя в берлоге И гостей не жди. Вымер дом, сдается; Слышишь в эту тишь Только, как скребется Где-то робко мышь, Как в углу бессменно Маятник стучит, Как в печи полено 20 На огне трещит. Дело не спорится, Силы нет уснуть, И тоской томится Безотчетно грудь. Длинной вереницей В памяти моей Пролетают лица Близких и друзей. Думаешь уныло: 30 Что им жизнь дала, Как их приютила, Где гнездо свила? Близко иль далеко? Если бы теперь Ими вдруг широко Распахнулась дверь! Полились бы снова Говор, шум и гам, Приговор суровый 4 °C смехом пополам, Споры молодые О вопросах дня… Где же вы, былые Милые друзья? Минувшие годы, событья и лица Пред памятью длинной встают вереницей, И — скорбного детства друзей — Я вижу соседних детей. На улицах пыльных, в дешевенькой школе 5 °Cо смехом беспечным в тяжелой недоле Со мною резвились они — И быстро мелькнули те дни. Детей-горемык нищета и невзгоды К труду приковали, лишили свободы, Под грохот фабричных колес Затихнуть их смеху пришлось. Другие попали в лавчонки куда-то Учиться торговле за жалкую плату — Науке пробить себе путь 60 Уменьем ловчее надуть. Со мной они стали стесняться при встрече, Смущали меня их недетские речи, — И целая пропасть потом Легла между нашим кружком. Один я пошел по великой дороге Развитья и знанья, в сердечной тревоге Твердя свой заветный обет — Пробиться из мрака на свет… Юность, любимый кружок, 70 Новых стремлений поток, Страстность горячих речей… Мне не забыть этих дней! Вот эти юноши бедные, Лица худые и бледные, Горькая жизнь бедняков И к угнетенным любовь. Помню я эти углы, Где посреди полумглы Множество радужных грез 80 В юных умах пронеслось. Страстно они увлекалися, Страстно они заблуждалися, Но и ошибки-то их Полны стремлений святых. Нужды забывши свои, Счастья желали они, Родина-мать, для тебя, Бедный народ твой любя. Если их думы заветные 90 Даже плоды чуть заметные Дали тебе — и тогда Их не кори никогда. Детски наивен упрек, Если не каждый цветок В пору лихих непогод Даст ожидаемый плод. Но где ж они теперь? Как смутный рой видений, Проходят предо мной знакомые их тени: Внезапная гроза, слетевшая на них, 100 Умчала в край иной безжалостно одних; Другие, уступив в борьбе незримой силе, Хирея, добрели давно к сырой могиле; Иные… одного из нашего кружка Однажды встретил я. Он брел из кабака, Оборванный, худой, с потухшими глазами… Не сладил он с судьбой, не справился с врагами, В тупом отчаяньи махнул рукой на всё И запил… На его угрюмое лицо Легли следы тоски, унынья и бессилья… 110 О, если у орла надломите вы крылья И бросите его на грязный птичий двор, — Не будет ли и он, властитель высших гор, И жалок и угрюм, в густой грязи шагая И зная, как чиста даль неба голубая?.. Да, много сгибло сил прекрасных и живых Среди житейских дрязг. Но для друзей былых Порой иной удел готовился в грядущем, И пролетариям, голодным, неимущим, Как заморенным псам, бросал коварный рок 120 В добычу лакомый, заманчивый кусок, Как будто тешась тем, как с бешеною злостью Они начнут грызню над брошенною костью… Да, эти жалкие избранники судьбы Одни с трофеями выходят из борьбы, Чтоб в грязь топтать всё то, что дорого и свято, Казалось, было им, как их друзьям, когда-то, И, на костях бойцов справляя гнусный пир, Предписывать навек всем людям жалкий мир. Они не умерли. Не их ли посещенья 130 Так страстно я желал в своем уединеньи? Прочь, ненавистные, прочь! Нет, это грезы одне! В эту ненастную ночь Люди не пр_и_дут ко мне. Люди не пр_и_дут, и сам Я затворил бы теперь Этим постылым друзьям В угол заветный свой дверь. Пой же, метель, на дворе, 140 Вихрями снег завивай, Снегом к моей конуре Путь для друзей заметай. Пой, чтоб под песню твою Здесь, посреди тишины, Скорбную душу мою Тешили светлые сны. Пой, мои вежды слипаются, И, забываяся сном, Слышу я, как разливаются 150 Буйные песни кругом: «Вьюги, метели, морозы суровые, Дети угрюмой зимы, Вечно к борьбе беспощадной готовые, С жизнью сражаемся мы. Стынут под нашим дыханьем Буйные волны морей, В лес мы свернем — с замиранием Падают листья с ветвей. Мы пронесемся над нивами — 160 Окаменеет земля, Больше цветами красивыми Не запестреют поля. Снежной шагая дорогою, Путник пред нами дрожит И с затаенной тревогою К первой берлоге спешит. Множество божьих работничков, Странничков, нищих с сумой, Беглого люда, охотничков 170 Пало здесь в битве с зимой. Где загостимся, незваные, — Холодно, голодно там, Люди идут, бесталанные, Хлеб собирать по домам. Много их в землю холодную Втоптано в тысячу лет, Только на силу народную, Видно, и гибели нет. Рать ее всё прибавляется: 18 °Cгубишь десяток бойцов — Сотня, глядишь, нарождается Новых, лихих удальцов. Что разнесешь непогодами, В первые вешние дни, Словно глумясь над невзгодами, Снова наладят они. Иль мы не войско могучее? Иль мы умеем щадить? Иль это племя живучее 190 Вовсе нельзя победить?» Громко поют-заливаются Вьюга, метель и мороз, А у меня поднимаются, В образы, в звуки слагаются Тысячи радужных грез. Снятся мне наши родимые Нивы, поля и леса, Снегом зимой заносимые, Солнышком летом палимые… 200 Здесь ли не ширь, не краса? Слышу я звуки могучие Заступов, вил, топоров… Всюду-то дело кипучее Делает племя живучее — Племя родных мужиков. Вслед за сраженными взводами Выдвинув новые в бой, Бьется оно с непогодами, Бьется с лихими невзгодами, 210 Бьется с самою судьбой. Чу! проносится песнь забубённая. Каждый звук ее мне говорит, Что поет то не рать побежденная: В этих звуках ничем не смущенная Молодецкая удаль звучит…

<1879>

305. ИЗ ПРОШЛОГО

Испытал я в детстве горе и невзгоды, Пролил я немало в эту пору слез, Но в убогом доме мне с семьей в те годы Лучше и привольней, чем теперь, жилось. Мы простые люди, нам не много нужно, Чтоб жилось покойно: бедность не беда, Если есть работа и желанье дружно Биться с нищетою с помощью труда. А у нас в то время было рук немало: 10 Жили нераздельно мы семьей одной, Под одною кровлей, и зато, бывало, Мать с отцом и дядя со своей женой, Все мы, начиная с бабки престарелой, Проводившей вечно за вязаньем дни, Ни одной минуты не были без дела, Вплоть до поздней ночи с утренней зари. В захолустье тихом на краю столицы, Как гнездо, лепился наш уютный кров, Часто в нем являлись тружеников лица, 20 Часто в нем звучали речи бедняков. Поразмыкать горе, попросить совета, Провести в беседе мирный вечерок, С жаждою участья, ласки и привета, Приходили люди в этот уголок. Это были дети черного народа, Внесшие в столицу в глубине души О тебе, деревня, о тебе, природа, Дорогую память из родной глуши. Им-то, горемычным, многим я обязан: 30 Испытавши в детстве нежность их забот, В их лице с народом я был рано связан, Их любя всем сердцем, я любил народ. Сидя с ними вместе на пороге дома, Слыша их рассказы каждый божий день, Я узнал отчизну, стала мне знакома Жизнь ее далеких, бедных деревень. Гаснет день, бывало, сон сменяет грезы; И под звук гармоник ночью вижу я Волгу с бурлаками, зимние обозы, 40 Бедные деревни, мирные поля… Утром просыпался я под шум веселый: Слышались мне взвизги твердого сверла, Тукал равномерно молоток тяжелый, Заливалась свистом звонкая пила. Звуки те сливались в мощные аккорды Музыки великой — музыки труда. И под такт их мерный я рукой нетвердой Первый стих сложил свой в детские года. Но на свете с счастьем рядом ходит горе: 50 Охватило пламя ночью наш приют, Превратило в золу огненное море Всё, что созидал наш многолетний труд. Одного из близких посреди крушенья Придавило балкой; брата и меня, Сонных, полуголых, в шуме и смятеньи, Мать едва успела вырвать у огня. Утро озарило нас в открытом поле Перед грудой пепла, и в последний раз Здесь мы распрощались с нашей прежней долей, 6 °C людом, окружавшим в дни былые нас. Всем пришлось искать нам крова и спасенья В незнакомых семьях, по чужим углам. Так пловцов во время грозного крушенья Прибивают волны к разным берегам. За одной бедою новые стремятся: Нас в подвальный угол загнала нужда, Сырость, холод, голод стали к нам врываться, Жертв у нас искала алчная нужда. И свершилась скоро первая утрата, 70 Призрак бледной смерти увидал и я: Над могилой свежей — над могилой брата, Весь в слезах, стоял я, бедное дитя. Без друзей, без брата, в незнакомой школе, В новой обстановке, дикарем смотря, Я скорбел о прежней невозвратной доле, Точно от отчизны был оторван я. Вечно одинокий, тихий, молчаливый, От детей счастливых робко сторонясь, Испытал я чувство бедности стыдливой, 80 Прячущей заплаты от нескромных глаз. Книги, а не дети стали мне друзьями, После дня ученья, чуть не до зари, Я сидел над ними, и не раз слезами Орошались щеки бледные мои. Я искал ответов на свои сомненья, Спрашивая страстно: отчего судьба Одному дарует только наслажденья И ведет другого к участи раба? Битва с нищетою — тягостная повесть! 90 Но блажен, кто может каждому сказать, Что от грязных пятен сердце, ум и совесть В этой страшной битве мог он отстоять. В этом-то бодрящем, сладостном сознаньи И нашлась опора для моей семьи В тяжкую годину злого испытанья, В трудовые ночи, в трудовые дни. Не видали люди, как мы голодали, Наших горьких жалоб не слыхал народ; Мы умели молча выносить печали, 100 Мы сносили молча длинный ряд невзгод. И, вседневно видя бодрую работу, Я к трудам упорным привыкал и сам, В песнях изливая горе и заботу, В песнях отдаваясь радужным мечтам. Не было в тех песнях строгого искусства, Ловких оборотов, вычурных стихов; В них сказалось просто искреннее чувство, К страждущему люду в них была любовь. В них я проклял страстно всё, что вызывало 110 Гневные порывы в сердце молодом; В них одно желанье вновь и вновь звучало, Чтоб добро в грядущем взяло верх над злом. Мои песни-дети в молодые годы, Как ни угнетала тяжкая нужда, Мне послали силы вынести невзгоды И пойти дорогой вольного труда. Не чужою волей мне тот путь навязан, Не чужим желаньем тот намечен путь, Я, как птица в поле, всем себе обязан, 120 И спины пред ближним незачем мне гнуть. С той поры, как стал я признанным поэтом, Не заходит больше голод в мой приют, Я не поднимаюсь поутру с рассветом, Рук мне не мозолит грубый черный труд. Я живу, как барин между господами, И вполне, быть может, был бы счастлив я, Если б я, встречаясь с новыми друзьями, Лишним на пути их не считал себя. Правда, эти люди, подчиняясь моде, 130 Ради фраз цветистых, ради громких слов, Горячо толкуют о простом народе, Выражают жалость к доле бедняков, О реформах разных говорят, как пишут, За словом не лезут никогда в карман, Только жаль, что ложью возгласы их дыша* И в порывах страстных слышится обман. От горячих споров и от толков модных Ни добра, ни худа я в душе не жду: Ими не пособишь среди масс народных 140 Уничтожить горе, истребить нужду, Да к тому ж я знаю, что, друзья, вам нужен Более, чем благо этих темных масс, В обществе кокоток у Бореля ужин В кабинете, скрытом от нескромных глаз. В ваших пышных залах всё-то мне чужое, Радости и горе, злоба и любовь, И, томимый скукой, я свое былое, Как в темнице узник, вспоминаю вновь. Предо мной проходят тени за тенями 150 Тех, с кем рос я мирно в детские года, С кем идти пришлось мне разными путями, С кем горячим чувством я живу всегда. И каким восторгом это сердце бьется, Если хоть на время в ясный вешний день Мне порой, как птице вольной, удается Унестись в затишье мирных деревень: И в твоих объятьях, наша мать-природа, В золотистом море колосистой ржи, Посреди простого, честного народа 160 Позабыть о мире происков и лжи.

<1879>

308. ПАДШАЯ

Вчера раба, сегодня львица, Ты — мимолетный метеор — Блистаешь роскошью царицы, И знает целая столица Твои причуды, твой позор. А мне всё грезится иная, Давно прошедшая пора, Когда, едва не замерзая, Сбирала, девочка босая, Ты щепки с ближнего двора. В угрюмом сумраке подвала Забившись в угол как-нибудь, Вся передрогшая, бывало, Дитя, ты часто засыпала, Склонив головку мне на грудь. Не прилагал никто старанья, Чтоб ободрить, чтоб научить Тебя, забитое созданье, И в память той поры страданья Готов я всё тебе простить. С тобой встречаясь, дочь разврата, Не шумных оргий вечера Я вспоминаю сердцем брата, А то, что вынесла когда-то Моя погибшая сестра. И ты сама спешишь при встрече Прикрыть стыдливо от меня Нагую грудь, нагие плечи, И не разнузданные речи, А горький ропот слышу я.

<1880>

307. МЕРТВЕЦ

В часы унынья и печали Мне вспоминается, как раз Мы, дети, весело резвясь, Остывший труп нашли в подвале. В углу холодном и сыром Лежал он в рубище. Без цели Глаза свинцовые смотрели В пространство в ужасе тупом. Рот сжат был плотно, щеки впали, И, наподобие венца, Лик неподвижный мертвеца Седые кудри обрамляли. Никто не ведал, как попал Больной старик в подвал холодный, Как он здесь мучился, голодный, Как долго мертвым здесь лежал. Толпа судила и рядила О прошлой жизни мертвеца, Догадкам не было конца, Но в них так мало смысла было. А между тем смущал меня Вопрос: что сделал он такого, За что забыть могли, больного, Его родные и друзья? Нетерпелив, встревожен, бледен, Я всё узнать хотел вполне, Когда заметил кто-то мне: «Ты видишь, он был очень беден!» С тех пор прошло не год, не два, Но помнил я, бедняк забитый, И этот труп, людьми забытый, И эти горькие слова. В годину нужд, в годину горя Они меня лишали сна, А искуситель-сатана Шептал, смеясь: «Memento mori!» [3]

3

Помни о смерти (лат.). — Ред.

<1880>

ПРИМЕЧАНИЯ

Настоящее издание ставит своей целью познакомить читателя с творчеством малоизвестных представителей демократической поэзии 1870-1880-х годов.

В книгу не вошли произведения А. М. Жемчужникова, Л. Н. Трефолева и П. Ф. Якубовича, поскольку их стихотворному наследию посвящены отдельные сборники Большой серии, а также стихи тех поэтов, которые составили соответствующие разделы в коллективных сборниках «Поэты „Искры“» (тт. 1–2, Л., 1955) и «И. З. Суриков и поэты-суриковцы» (М.-Л., 1966).

В потоке демократической поэзии 70-80-х годов видное место принадлежало популярным в свое время произведениям, авторы которых либо неизвестны, либо не были демократами, хотя создавали подчас стихотворения, объективно созвучные революционным и просветительским идеалам. Весь этот обширный материал, в значительной своей части охваченный специальным сборником Большой серии — «Вольная русская поэзия второй половины XIX века» (Л.,1959), остался за пределами настоящего издания, так как задача его — представить демократическую поэзию в разнообразии ее творческих индивидуальностей. Ввиду этого в данном сборнике отсутствуют произведения, авторство которых не подкреплено достаточно убедительными данными (например, «Новая тюрьма» и «Сон», соответственно приписывавшиеся П. Л. Лаврову [4] и В. Г. Тану-Богоразу).

4

Поэтическое наследие Лаврова выявлено и опубликовано не полностью. В бумагах поэта хранились две юношеские тетради стихов (см.: Е. А. Штакеншнейдер, Дневник и записки, М.-Л., 1934, с. 541, прим. Ф. И. Витязева); из них пока известно только одно стихотворение, напечатанное самим автором в 1841 г. В автобиографии Лавров указывал, что некоторые его стихотворения были анонимно и с искажениями без его ведома напечатаны в разных заграничных сборниках (П. Л. Лавров, Философия и социология. Избр. произведения, т. 2, М., 1965, с. 618). Полным и точным списком этих Стихотворений мы не располагаем. О стихотворениях периода эмиграции Лавров сообщал: «Из позднейших стихотворений два, без подписи, были напечатаны в газете „Вперед“» (там же). В настоящее время Лавров считается автором четырех стихотворений из этой газеты, хотя одно («Новая тюрьма») атрибутируется без веских оснований.