— Ахъ, нтъ! — воскликнула маіорская донь. — Это барежъ-крепе, шестьдесятъ копеекъ аршинъ стоитъ, никакъ не меньше!

— Ну, что бы тамъ ни стоилъ, а ужъ я ей по гробъ не прощу, что она тебя къ намъ не пускаетъ, — сказала злопамятная Игнатьевна.

— Ахъ, она благодтельствуетъ! — раздалось восклицаніе маіорской дочери.

— Пошли ей Господь здоровья! — умилилась Акулина Елизаровна. — Вотъ она тебя выучитъ всему, жениха теб богатаго найдетъ…

Варя молчала и, кажется, не слышала глубокихъ соображеній бдныхъ женщинъ. Начались толки о быломъ жить-быть, о Семен Мартынович, о дороговизн говядины, о смертности человка, о поп, долго неидущемъ служить панихиду; наконецъ, пришелъ и онъ, проплъ вчную память, вс поплакали и пошли. Одинъ Ардальонь безучастно смотрлъ на все и слушалъ толки. Онъ тихонько дернулъ Варю за платье, когда вс пошли съ могилы, и остановилъ ее на этомъ мст.

— Ты, Варька, ни за кого не выходи, — проговорилъ онъ и потупилъ глаза.

— Что?

— Ты, говорю я, — ни за кого замужъ не выходи, потому что я женюсь на теб.

Въ дтскомъ голос Ардальона было столько застнчивой любви и мягкой грусти, что Вар вдругъ вспомнилось все, все прошедшее, вс игры съ отцомъ и Ардальономъ, вс долгіе вечера, за чтеніемъ волшебныхъ сказокъ съ заключенными царевнами, вс ласки, давно невдомыя ей. Изъ ея глазъ впервые въ этотъ день хлынули горькія, неудержимыя слезы, она припала къ земл. Ардадьонъ наклонился, на лету поцловалъ ее въ щеку и хотлъ бжать, испугавшись своей смлости, но Варя торопливо схватила его за рукавъ, притянула къ себ. и съ быстротой молніи нсколько разъ крпко поцловала его испуганное личико. Ея глазенки блестли какою-то отвагою и силой.

— Вонъ наша парочка идетъ, — сказала Игнатьевна своимъ спутницамъ, встревоженнымъ по случаю отсутствія дтой. — Женихъ съ невстой.

— Ну, мой Ардальоша бденъ, ему богатую нужно, — сообразила Акулина Елизаровна;

— И Варя не пойдетъ за бднаго; съ ея образованіемъ можно сдлать блестящую партію, — вступился Трезоръ за Варю.

— Ахъ, нтъ, они оба благородные, они могутъ обвнчаться только по страсти! — прекратила маіорская дочь первую стычку Акулины Елизаровны съ Ольгой Васильевной.

Эти дв кроткія, простыя женщины не могли предвидть будущаго, какъ не предвидитъ его и читатель, повидимому, умющій сообразитъ все, что можетъ произойти въ русской жизни и въ русскомъ роман. И слава Богу, что будущее было неизвстно, иначе оно ужаснуло бы бдныхъ женщинъ и заставило бы ихъ съ ненавистью отшатнуться другъ отъ друга, для читателя же романъ потерялъ бы половину своего интереса.

Возвратившись домой, Ольга Васильевна общала Вар хать съ нею на кладбище въ день, когда совершится полугодіе смерти Семена Мартыновича, и Варя стала мечтать объ этомъ дн, какъ о предстоящемъ великомъ праздник… Въ привязанности къ ней необразованныхъ обитательницъ ленныхъ владній Игнатьевны было для ребенка что-то неизъяснимо отрадное. Эта мечта о свиданіи съ бдными женщинами занимала Варю долго; вызды съ Скрипицыной въ театры и на парадные визиты только на время заставляли двочку забыть свою любимую мечту, но они не заставляли ее ни на минуту забыть о томъ, что въ одно изъ оконъ ленныхъ владній каждый вечеръ смотритъ на нее Ардальонъ, и она почти всегда, проходя по комнат дружески кивала ему головой, хотя и не могла видть, стоитъ ли онъ у окна или нтъ. Въ этомъ дружескомъ ежедневномъ поклон невидимому другу было нчто поэтическое, граціозное, какъ граціозна дтская любовь. И если невидимое существо обладало чуткимъ, понимающимъ сердцемъ, то оно могло каждый день по поклону, по жесту Вари угадать ея настроеніе. Настроеніе угадывалось, невидимое существо очень часто бывало озабочено, убдясь, что Варя провела тотъ или другой день дурно. Объ этихъ тревогахъ, за неимніемъ другихъ повренныхъ, оно передавало своему товарищу Порфирію Приснухину.

— Варьку сегодня разобидли, — грустно качало головой невидимое существо.

— А ты почему знаешь? — спрашивалъ Порфирій.

— Она плакала, когда мы видлись съ ней сегодня, — отвчало невидимое существо.

— Погань должна быть эта Скрипицына! — выражалъ на своемъ подворотномъ жаргон Приснухинъ.

— Можетъ-быть и не она обидла Варьку, а кто-нибудь другой. Она благодтельница! — сомнвалось доброе невидимое существо, напоминая своимъ голосомъ Акулину Елизаровну.

— Гляди ей въ зубы-то! Благодтельница! Она вонъ ее вмсто холопки держитъ, заставляетъ книжки себ читать, уроки у дтей спрашивать, въ комнатахъ прибирать…

— Теб кто это сказалъ?

— Даша косолапая говорила.

— Ты разв съ нею знакомъ?

— Давно она около меня подхалимничаетъ, — съ пренебреженіемъ отозвался шестнадцатилтній Порфирій. — «Я вамъ, говоритъ, Порфирій Александровичъ, если не побрезгуете, манишечку подарю». А на кой чортъ мн ея манишечки? Нищій я, что ли?

— Она тебя любитъ врно, — съ участіемъ ршило невидимое существо.

— Вотъ какъ молоко на губахъ обсохнетъ, тогда и будемъ объ любви толковать.

— А вотъ, я люблю Варю, — грустно сказало невидимое существо.

— Это не то! Ты, братъ, ни въ чемъ ни уха, ни рыла не смыслишь! — ршилъ Порфирій и махнулъ какъ-то безнадежно рукою.

Порфирій Приснухинъ былъ правъ относительно занятій Вари въ дом Скрипицыной. Мы видимъ, что на второй же день посл своего поступленія въ этотъ домъ Варя заняла при благодтельниц мсто чтицы. Нсколько мсяцевъ спустя, на нее возложили долю обязанностей по длу убиранія классныхъ комнатъ и стиранія пыли съ бездлушекъ въ кабинет содержательницы школы. Прошло еще нсколько мсяцевъ и Вар поручили спрашивать уроки у ученицъ меньшаго класса и смотрть за порядкомъ.

— Ты должна, дитя мое, пріучаться къ труду, — говорила добрая Скрипицына. — Теперь, твой трудъ — игра, ты не утомляешься, не трудишься изъ-за куска хлба, не заботишься о необходимыхъ для жизни вещахъ, у тебя все есть въ избытк; но, играя въ трудъ, если можно такъ выразиться, ты все же привыкаешь къ нему, втягиваешься въ него. И въ этомъ-то я вижу громадную пользу для тебя.

Варя цловала руку наставницы и — хитрая, неблагодарная двочка — думала: «Господи, скоро ли она уснетъ сегодня! Мн еще нужно чернила разлить въ классныя чернильницы для завтрашняго дня».