— Нет, он даже не велел приходить к нему, — перебил ее Антон. — Я, говорит, вас не приглашаю… Звезда, Катя, у него набоку.

Катерина Александровна молча принялась разбирать свою работу. Ее лицо выглядело хмуро. Она, видимо, была недовольна посещением дяди. В ее голове вертелись вопросы: зачем он был? что ему надо? Не хочет ли он благодетельствовать им рублевыми подачками? Не придется ли принимать эти подачки и унижаться перед ним или поссориться с ним, отказавшись от подаяний?

— Гиреиха говорила ему про тебя, — шепотом передавал Антон новости сестре. — Умной тебя называла. Он говорит: «Я похлопочу о вас». Мне наказывал любить тебя. Петухом индейским таким сидел. Матери потом что-то сунул…

— Ну, я так и думала! — проговорила Катерина Александровна, опуская работу.

Ей было очень тяжело, что ее семье помогает тот самый человек, которого ее отец называл подлецом и вором, тот самый дядя, который при ее вступлении в приют прежде всего похлопотал о том, чтобы она не проговорилась о своем родстве с ним. Она в душе сердилась на мать за то, что та иэ отказалась от его денег, в которых не было особенно сильной нужды. Молодое, вспыльчивое сердце сильно билось в груди, и Катерина Александровна чувствовала, что при первом слове матери в защиту дяди она не выдержит и выскажет все, что волнует ее. Это слово не заставило себя ждать; когда дети ушли погулять, Марья Дмитриевна подсела к дочери и шепотом заговорила с нею.

— Десять рублей привез, благодетель…

Этой фразы было довольно для того, чтобы Катерина Александровна вспыхнула, как порох.

— Как вам не стыдно брать от него! — проговорила она. — Он нас знать не хотел; он на нас как на нищих смотрит, а вы берете! Разве у вас чего-нибудь недостает?

— Что это ты, Катюша! — да разве деньги бывают лишними? — робко заговорила Марья Дмитриевна.

— Этих денег нам не нужно! — резко произнесла Катерина Александровна. — Если вам все равно, как добывать деньги, так почему же вы на улицу не идете с сумой? почему не воруете?

— Что ты! что ты!..

— Это хуже, чем украсть! Его отец ненавидел, он нас презирает, а вы от него берете! Вы бы хоть меня пожалели. Для чего я работаю, бьюсь с утра до ночи? Не для того ли, чтобы вы по миру не ходили? Ведь не будь у меня ни вас, ни братьев, ни сестры — я могла бы половину недели сложа руки сидеть… Я хочу, чтобы вы не нуждались; вы и не нуждаетесь, а все-таки христарадничаете…

Марья Дмитриевна поникла головой.

— Ну, Катюша, не ожидала, чтобы ты меня когда-нибудь попрекнула своей работой, — заговорила мать со слезами.

— Я вас не работой попрекаю; я готова вдвое больше работать; но я попрекаю вас за то, что вы милостыню берете от тех, кто на порог нас не принимал, кто гнал моего отца…

— Спасибо, спасибо, дочка! — продолжала плакать Марья Дмитриевна, ничего не слушая и не понимая. — Мать все, что ни сделает, глупо выходит! Ее поедом едят…

— Кто это вас ест поедом? Уж не я ли? — с горечью воскликнула Катерина Александровна. — Грех вам, грех говорить это!

Молодая девушка поднялась с места и отошла от матери. Ее лицо побледнело; ее била лихорадка. Ей еще в первый раз пришлось договориться с матерью до такого полного непонимания друг друга: мелкие раздоры, происходившие между ними прежде, оканчивались довольно скоро; теперь же ей сделалось просто страшно. Она вспомнила, что зачатки подобных сцен уже не раз проскальзывали в их семейной жизни; теперь же вполне обнаружилось, что в будущем придется перенести еще множество подобных столкновений. Это было тем тяжелее для Катерины Александровны, что она считала своим единственным неотъемлемым благом семейный мир. Ей вспомнилось и недавнее столкновение с матерью по поводу хлопот о Скворцовой, и молодая девушка поняла, что при всех подобных случаях мать встанет против нее. Прошло около получаса; наконец послышались по галерее шаги и в комнату с шумом ввалилась вся компания детей под предводительством штабс-капитана. Он взглянул на Марью Дмитриевну и на Катерину Александровну и удивился, увидав их печальные лица.

— Что с вами, милейшая Катерина Александровна? — спросил он тревожным тоном.

— Голова что-то разболелась, — ответила молодая девушка.

— Да и вы, милейшая Марья Дмитриевна, как будто нездоровы? — промолвил старик, глядя на Марью Дмитриевну. — Уж не угарно ли здесь? — старик потянул носом воздух.

— Что нам, батюшка, делается! — уныло ответила Марья Дмитриевна. — На нас и смерти-то нет! Чужой век заедаем, а все живем…

Штабс-капитан нахмурился.

— Мама, вы уж лучше не начинайте снова, — проговорила Катерина Александровна, изменяясь в лице.

— Где уж мне начинать! Известно, я молчать должна! — вздохнула Марья Дмитриевна.

Этот тон резал по сердцу Катерину Александровну. Но она не сказала ни слова и поспешила начать с штабс-капитаном другой разговор. Вечер прошел тяжело и грустно. Улучив удобную минуту, штабс-капитан спросил у Катерины Александровны:

— У вас вышли неприятности с матушкой?

— Да, — ответила она.

— Из-за чего?

— Не понимаем одна другую.

Штабс-капитан вздохнул.

— Попробовали бы объясниться вполне.

— То-то и худо, что чем более объяснялись, тем больше не понимали друг друга.

Старик задумчиво покачал головой, но не мог продолжать разговора, так как в комнату вошла Марья Дмитриевна. Оба кадета тоже заметили грустное настроение своей любимицы и наперерыв старались угодить ей и развеселить ее. Она не могла не заметить их усилий и была очень благодарна им в душе за то, что они не давали ей времени впасть в тяжелое раздумье.