— Абсолютно преувеличено, — с важностью заметил Виктор и тряхнул чубом. — У нас еще не умеют строить как следует.

— Ага! — сказала Дуся.

До самого вечера к дому подъезжали грузовики и легковые машины. Вот выпорхнули на мостовую хорошо одетая женщина со свертками в руках и девочка в шляпке грибком — уменьшенная копия своей матери. Она капризно отмахнулась, когда та спросила ее о чем-то.

— Она, кажется, не рада! — удивленно шепнула Маша.

— Буква «П»! — сказала Дуся и опустила углы губ.

Последний грузовик уехал, а Маша все еще ждала чего-то, то и дело прикладывая ладони к пылающим щекам.

— Замечательный дом!

— Все новое кажется экстраординарным, — сказал Виктор.

— Что? — переспросила Маша.

— А потом разочаровываешься…

Высокий юноша с саквояжем в руках прошел мимо, мельком взглянув на Машу.

— Где ты пропадал, Андрей? — крикнула сверху дама, которая раньше разговаривала с художницей. — Я жду.

— Что? — опять спросила Маша.

Недавно они смотрели «Синюю птицу». Поэтому Виктор сказал:

— Хватит любоваться на чужое жильё, как… Тильтиль и Митиль.

— Хватит, — сказала Дуся. — И пора по домам.

Виктор ушел, но Маша уговорила Дусю постоять еще немного во дворе.

— Ну, а теперь идем, — сказала Дуся.

— Подожди.

— Все уже. Никого больше нет.

— А вдруг кто-нибудь выйдет?

— Зачем? Что он тут забыл?

Маша вздохнула.

— Ну ладно, идем, — сказала она.

— И так насмотрелись.

Но Маша не согласилась с этим. И позднее, когда в новом доме зажглись огни, она подошла к окну своей комнаты.

«Красивое имя… — думала она. — Но где это? Слева, на третьем этаже… А окна? Те или эти?»

Все девять этажей были ярко освещены. И на дворе было светло. Особенно выделялась большая липа, стоявшая посередине двора. Она приветливо шелестела листьями.

Двор раньше был запущенный: сквозь камни росла трава. А любимица всех жильцов — большая, раскидистая липа напоминала о даче, о саде. В самое жаркое время было прохладно в ее тени.

Теперь город приблизился, наступал.

Рядом со штабелями дров, заготовленных на зиму, свалили большую кучу угля, возле дровяного сарая открылась котельная, а рядом — гараж, откуда с фырканьем выкатывались машины.

Двор заполнился детьми нового дома. Через двор они пробегали в школу, а маленькие играли под липой, уже растерявшей листья.

Машу перевели в новую школу, и она была бы совершенно счастлива, если бы не ее соседка по парте.

Эту девочку она видела в день заселения, капризную, чем-то недовольную: «буква „П“» — как назвала ее Дуся. И с того же дня Маша невзлюбила ее. А между тем Антонина Реброва многим нравилась. Классная руководительница называла ее «маленькой женщиной». Чистенькая, беленькая, с нежной кожей, с волосами цвета меда, Нина (она почему-то не позволяла называть себя Тоней) держалась как взрослая. И говорила по-взрослому — законченными, определенными фразами; и всегда казалось, что она насмешливо переспрашивает собеседника, как бы не доверяя его словам.

Это чувствовалось в интонациях: «Вот как?», «Смотри-ка!», «Забавно!», «Расскажи кому-нибудь другому!» Сомнения слышались во всем, что говорила Нина, в ее вопросительно-высоком голосе. И ее манера высоко поднимать брови усиливала это впечатление.

Машу угнетало чувство, которое внушала ей эта девочка. Никогда не приходилось ей ненавидеть кого-либо (о своем отце она старалась не думать). А теперь вот не могла выносить, и главное — неизвестно за что. Нельзя же возненавидеть человека только за то, что у него неприятный голос! Она даже не пыталась подавить свое злое чувство: это было невозможно. И только обвиняла себя.

Даже с Дусей Рощиной, к которой она в конце концов пересела, она не говорила об этом. Объяснить она ничего не могла. А подыскивать оправдания своей враждебности считала недостойным, низким.

Или вот другой тип — из девятого «Б», долговязый, у которого тоже противный голос. Вместо «д» произносит «дз», чтобы получалось, как по-английски: «дзядзя, тсется»… Однажды, когда она на перемене нечаянно задела его локтем, он процедил: «Смотри, куда идешь! Заглядзелась?» А его одноклассник, Андрей Ольшанский, стоял тут же. Правда, вся вспыхнув, Маша выпалила: «Сам дурак!» Но вряд ли это было ответом по существу. Надо было сказать: «Не на тебя загляделась». Но это значило бы выдать себя и ему, и тому, кто стоял с ним рядом.

Вот так приходилось не любить некоторых людей. Зато другие ей очень нравились. Например, Коля Вознесенский из седьмого «А», белобрысый, с ясными синими глазами, всегда вежливый, даже чуть стеснительный. Он жил в новом доме, и Маша видела его родителей, тоже очень симпатичных. Отец Коли был известный ученый, медик.

Или Володя Игнатов, друг Коли и любимец всего двора. Он был сыном знаменитого летчика-испытателя, но, конечно, не за это Володю любили во дворе, а за его поступки. Володя был ярым тимуровцем еще до появления гайдаровского Тимура. Ему верно служила команда, собранная со всех ближайших дворов. В конце дня, усевшись под липой на большущей скамье, ребята обсуждали разные вопросы. И не было ни одного известного ему школьника, которому Володя не поручал бы какого-нибудь дела. Уж на что Андрей Ольшанский держался особняком и редко показывался на дворе, но и его Володя втянул в сбор металлического лома. А длинному денди, который постоянно «дзикал», попросту велел выгрузить мешок песка из машины и утрамбовать площадку для игр. И денди, пожимая плечами и криво улыбаясь, трудился вместе с рабочими.