Шрифт:
Но чудо случилось. Из-за кулис вынырнул один из московских секретарей, не самых главных, некий критик О., худощавый, подвижный (но действительно нужное лицо!), и, блестя очками, решительно взошел на сцену и стал говорить о стихах Доры Габе, сравнивая их с живописными горами, которые он наблюдал по пути сюда, и с вечной красотой этой древней земли…
Произнеся в заключение несколько возвышенных, но совершенно бессмысленных фраз о стране, где день рождения поэтессы становится праздником поэзии для всего народа, он добавил, что подарок, посланный из Москвы багажом, задержался в дороге и будет вручен через несколько дней.
Зал бурно рукоплескал.
– Кто это выступал? – спросил, наклоняясь, сосед-поляк. – Он знаток поэзии?
– Знаток, знаток! – И зачем-то для важности я добавил: – Спецрейсом… Из Москвы…
На другой день главная партийная газета опубликовала текст критика О., приписав его мне. Меня поздравляли.
А критик О. так же странно пропал, как и появился. Я встретил его лишь в Софии, в конце юбилейной поездки, и он поведал, как-то чуть легкомысленно, что путешествовал на машине, а вечером попал в Толбухин, и его завернули в сторону театра, посчитав, что он один из запоздавших гостей. «Вас ждут, ждут!» А когда он пришел за кулисы, там обрадовались: наконец-то секретарь от Москвы, и тут же его объявили. Он утверждал, что это было для него неожиданным.
– Но вы хоть знали, чей это юбилей? – спросил я ехидно.
– Да. Они дорогой назвали Дору Габе.
– И вы читали ее стихи?
– Ни-ког-да, – отвечал он, краснощеко улыбаясь.
– Но вы же их сравнили с горами, с природой?
– Они все пишут о горах!
– Но простите… Подарок? Откуда вы взяли, что задержался в дороге? Его послали?
– Конечно нет, – отвечал он с той же беспечной улыбкой.
– Ну а потом как?
– Никто и не вспомнит… – отмахнулся он и шутя добавил: – Завтра, кстати, в оперном театре заключительный вечер поэтессы… Теперь, надеюсь, выступать будете вы, но текст пусть припишут мне…
Я попросил друзей перевести стихи Габе, а потом с Емилом побывал у нее в гостях. Она рассказывала об Одессе, городе ее детства, и показала крошечную иконку – память о России.
В искупление вины в Толбухине, когда был обещан ей от России подарок, выслал я из Москвы тоже иконку, литье по металлу, с изображением Божьей Матери.
А потом ей написал письмо мой друг Дуэль, и выяснилось, что, возможно, они и в самом деле дальние родственники. Правда, переписка оборвалась: Габе вскоре умерла.
И хотя мне никогда в жизни не приходилось возглавлять делегации, но, попадая в Болгарию, я вспоминаю стихи Доры Габе.
Не потому, что они напоминают природу – в стихах никаких гор и нет. Просто я еще раз убедился, что среди всех пьющих и жующих на вечном празднике жизни самым близким живым человеком была тогда она.
Снисходительная к нашим слабостям, как снисходят к малым детям, которым еще непостижимы тайны бытия, с глубинной, неизмеримой тоской по солнцу, которое вот-вот закатится для нее навсегда.
«Солнце, подожди!» – попросила она.
Кто из нас ее тогда расслышал?
Что касается тайн бытия, подобно моему другу Кико, откопал я на берегу Черного моря, близ Одессы, древнее захоронение, а в нем, кроме прочих черепков и настоящего черепа, только без нижней челюсти, оказались осколки стеклянного кубка, перламутрово-радужные от времени (две тысячи лет назад из него пили!), и на дне одного горшка мы обнаружили зерна винограда: выжимки древнего вина. Археологи определили, что в Крыму из дикого, судя по всему, винограда наши предки еще до Рождества Христова делали вино…
Винная дорога (Алесь Адамович)
Памятью прикоснусь, и вот уже сине-стальное, чуть перекаленное на солнце лезвие дороги, улетающей за горизонт, толкотня, многоголосие и пестрота базарчиков… Улицы Кишинева, пахнущие расплавленным асфальтом, рынок с лошадьми на привязи и грецкими орехами, потрескивающими в мешках; знаменитые кодры на горах с точеными елями, будто на рекламной картинке, и белоснежные городки, и плоские, осененные лазурью равнины с четкой геометрией пальметтных садов и виноградников… Обилие вина и света.
Везде, где столы, где прилавки, где буфеты, едальни и дорожные забегаловки (ах, как это русское слово не ложится на молдавский колорит!), непременной составной частью любого обеда, отдыха, да и всей малознакомой нам жизни – вино.
Любимое мною красное, густое, терпковатое, пахнущее камнем и солнцем. И нагретой землей.
Обозначил слово и почувствовал, откуда-то из глубины – может, глубины памяти? – подкатило, ударило горячим толчком в грудь и закружило сладко голову, опьянило кровь.