Я замечаю, что число приехавших все* растет. Бессловесные, словно тени, скользят они, не в силах скрыть своей внутренней дрожи перед пронизывающим взглядом девушки, проверяющей документы.

И кажется мне, чем дальше, тем заметней устают ее тонкие девичьи пальцы, чернотой своей еще больше оттеняющие бледность лица. Я гляжу и удивляюсь, откуда вдруг у нее на лице появилось беспокойство и отчего так предательски задрожали в руках документы. Гляжу и удивляюсь...

Она чем-то взволнована, долго изучает протянутое удостоверение. Пальцы вздрагивают, под суровым сукном шинели также беспокойно вздымается грудь. Вот резко перевернула бумагу, читает, едва шевеля губами... Я-то знаю, что на оборотной стороне подобного удостоверения не может быть ничего, кроме отметок, как-то: о выпитом чаев агитпункте и, если повезло — о съеденной миске щей в столовой для командировочных. Больше там ничего не может быть — это мне точно известно.

Наконец она переворачивает бумагу, присматривается к печати, неловко проводит по ней пальцем — не приклеена ли? — и вдруг резко вскидывает голову. Уставилась в оловянные глаза подателя мандата — замерла.

Перед нею гладко выбритый, с вызывающей усмешкой на губах, картинно расправив плечи, в непринужденной позе стоит еще сравнительно молодой человек. Его костюм изобличает франтоватость хозяина, его недюжинную предприимчивость и беспредельное самомнение. Но редкие черные усики топорщатся, как у крысы, и ноздри чуточку трепыхаются — это дрожат плотно сжатые губы. На защитного цвета фуражке поблескивает новенькая красная звездочка. К груди он прижимает объемистый портфель из тонкой кожи. Глянул в лицо девушки, переступил с ноги на ногу.

Глаза девушки как будто расширились и потухли, руки повисли, как плети.

Леон!

И вздрогнул а, точно ужаленная, выпрямилась вся, ищет, на что бы опереться, ноги подкашиваются, и вот сникла, сжалась, став еще меньше ростом.

Я видел, как вспухли жилы на ее перепачканных руках, видел, как загорелись и погасли голубые глаза и как опять побледнело лицо.

— Вам придется немного подождать. Мандат просрочен!

Но молодой человек как будто не .намерен ждать. Заволновался, запрыгал, руками машет, то требует заносчиво, то отечески укоряет, то ругается.

— Вы глубоко заблуждаетесь, товарищ! Вы не имеете права меня задерживать, моя личность вне всяких подозрений! Мне нужно срочно по наиважнейшему делу в Политуправление. Если вы усомнились в моем мандате — прошу вас, очень прошу, товарищ, соблаговолите, несравненная, записать номер и поступайте, как вам угодно, но задерживать меня вы не имеете права! — И преисполненный веры в свою неприкосновенность, он самодовольно усмехается, выпячивает грудь, откидывает голову. — Да, задерживать меня вы не имеете ни малейшего... Я ухожу! — Он повернулся, собираясь переступить через порог, но...

— Никуда не уйдешь, Леон! — с угрозой в голосе крикнула девушка с винтовкой, преградив ему дорогу.

И он, опознанный, нервно шевельнул своими крысиными усиками, на мгновенье смешался, не зная, что делать, дорога-то перекрыта. Кровь бросилась в голову. «Леон!» — всего-навсего голос, но этот голос всколыхнул что-то давнее, почти позабытое. Лихорадочно пытается собрать в памяти все пережитое. Неужели не вспомнит? Не детский ли голосок сестренки прозвучал здесь? Не верится, просто не верится. Чертовщина. Наваждение какое-то! Померкший взгляд его впился в окаменевшее лицо девушки. Неужели эта женщина та самая девчушка, которую когда-то Оставил играющей в песке того же цвета, что и кудри ее,— оставил тот, кто после окончания школы прапорщиков заехал домой перед отправкой на фронт и в последний раз ласково погладил ее головку и по-братски чмокнул в розовую щеку? Он как будто напоследок даже поцеловал ее тонкие детские губы...

Стеклянными глазами глядит он на девушку, словно силясь что-то вспомнить... да* да* сестренка* ее голос, но теперь он стал тверже, взрослее и жестче, ох, какой жесткий у нее теперь голос! От него бросает в дрожь. Давно не слышал, не мудрено и позабыть, а губы-то потрескались, плотно сжаты — брр! — лицо, как металл, холодное, чужое... на уме одна-единственная мысль: «Продаст ведь, стерва, продаст!»

Сделав над собой усилие, говорит;

— Прошу меня не задерживать!

Но взрывом бомбы звучит ответ:

— Ни с места!

Словно молния озарила сознание: брат, Леон, носящий ту же фамилию Крукле, белогвардейский офицер, неуловимый, опасный агент вражеской разведки, прибыл сюда, в этот красный город, быть может, для того, чтобы нанести ему в спину смертельный удар. И вот ненавистный враг перед ней в лице собственного брата. Она почти вскрикивает:

— Ни с места, гражданин!