— Вы готовы, ваше величество, отвечать со всей откровенностью?

Тяжело дыша, императорский сын ответил:

— Да, готов. И клянусь отвечать от чистого сердца.

— Где и когда вы впервые узнали, что отец ваш — николаит?

— У него во дворце в Гарцбурге, осенью одна тысяча восемьдесят восьмого года.

— Он вам сам сказал?

— Нет, беседовал со мной Рупрехт Бамбергский.

— Как вы отнеслись к этому известию?

— С недоверием. Возмущением. И со страхом.

— Согласились пройти обряд посвящения?

— Что вы! Никогда. Я воспитан матерью в духе католицизма и ни разу не усомнился в святости Креста и незыблемости основ христианского брака.

— Тем не менее вы оказались рядом с отцом, наблюдая через окошко за развратными действиями, совершаемыми над мачехой?

— Каюсь, оказался. Я не ведал подробностей. А потом умолял его величество прекратить эту вакханалию. А когда он велел мне пойти и взять Адельгейду, чуть его не ударил. Мы поссорились навсегда.

Папа одобрительно смежил веки и проговорил:

— Хорошо, сын мой. А теперь скажите, каковы были ваши отношения с её величеством до того и после?

— Очень добрые. Мне как человек она чрезвычайно симпатична. Чистая и светлая душа.

— Вы не ревновали к отцу?

— О, нисколько. Я надеялся, что его новая жена будет счастлива. Ведь с моей матерью он почти не виделся.

— Как вы относитесь к тому факту, что её величество согласилась вначале стать николаиткой и пройти обряд посвящения?

— Думаю, что сделала она это по незнанию. И под сильным нажимом. Даже под угрозами. И немудрено: слабая, беззащитная женщина. Ждущая ребёнка...

Урбан удивился:

— Как, она была беременна?

— Совершенно верно.

— Господи, помилуй! Ваш отец допустил надругательства над беременной женой?!

— Я с прискорбием отвечаю: да.

Многие зрители возмущались вместе с понтификом, некоторые женщины плакали. Мрачные епископы не могли поднять глаз. Кое-кто крестился. И нигде, ниоткуда не было смешков, столь обычных для огромной толпы, улюлюканий или зубоскальства. Страшный, трагический рассказ взволновал каждого.

Между тем допрос Конрада подходил к концу. Папа спросил его:

— Как вы полагаете, ваше величество, Генрих Четвёртый может впредь управлять империей?

Итальянский король задышал ещё чаще и ответил не без труда:

— Полагаю, нет... Мой сыновий долг мне диктует сказать обратное, но произнести: «Может» — значит исказить истину. Мой отец — страшный человек. Он живёт в разладе с самим собой. Из-за постоянной бессонницы злоупотребляет снотворными средствами. Много пьёт. Делает несчастными всех вокруг... Мой отец привёл империю к гибели. И простить такое никому не дано.

Отпустив монарха, Урбан предоставил слово маркграфине Матильде. Та заговорила с напором:

— Ваше святейшество! Уважаемые отцы церкви! Уважаемые ломбардцы! У меня сердцебиение, я возмущена до глубины души — от того, что услышала сегодня. Мне и раньше была известна жуткая история её величества. Но, как говорится, в общих чертах. И сейчас, после этих богомерзких подробностей, я готова целовать край её одежд — за святое мученичество, пережитое ею. Да, она согрешила, только согрешила по принуждению, под нажимом и влиянием колдовства. Я убеждена, что её первый муж был отравлен. Так же, как и императрица Берта. Ибо император — злодей и христопродавец. Нет ему прощения. Пусть горит в аду! Ибо только там ему место.

Выступившие вслед за ними епископы поддержали Матильду с Конрадом. Прения закончились быстро. И понтифик сказал в заключительном слове:

— Ваше императорское величество, подойдите ко мне. Встаньте на колени. — Папа положил ладонь на её преклонённую голову. — Дочь моя! Именем сегодняшнего собора отпускаю вам все невольные ваши прегрешения. Вы освобождаетесь от церковной епитимьи. Я провозглашаю ваш брак с императором Генрихом Четвёртым расторгнутым. Он не муж вам боле. Будьте счастливы, если сможете! — И поцеловал её в лоб.

Одобрительный рокот раздался в рядах. Многие епископы удовлетворённо кивали.

Урбан отпустил Адельгейду и продолжил:

— А теперь относительно самого Генриха. Я согласен с маркграфиней Тосканской: нет ему прощения. Он — исчадие ада и приверженец сатаны. Проклинаю его и считаю отныне отлучённым от нашей Церкви Святой. Призываю подданных Священной Римской империи не считать его боле императором и не подчиняться приказам. Властью, данной мне Господом, объявляю Генриха Четвёртого низложенным. Аминь!