Шрифт:
Женщина покраснела и сказала про себя: «Знаю, что это фашистский суд, ну и что же? Ведь подсудимый-то — мой брат».
Это была Елена Димитрова, прибывшая из Москвы повидать брата и засвидетельствовать перед судом его невиновность, как она это уже сделала на контрпроцессе в Лондоне.
Бюнгер распорядился начать ее допрос. «Что сейчас произойдет, если она растеряется, потеряет присутствие духа среди этих взглядов, со всех сторон пронизывающих ее, среди этих озлобленных людей?» Елена поглядела на брата и облегченно вздохнула: он был спокоен, и его спокойствие укрепило в ней силы. Неожиданно для всех Димитров обратился к сестре:
— Знает ли свидетель, что я, находясь в Берлине в 1930–1933 годах, занимался исключительно делами, связанными с борьбой в Болгарии?
— Да, — ответила она, — подсудимый Димитров был в Берлине с 1930 по 1933 год, и занимался он делами болгарского революционного движения. Он подготовлял общественное мнение к поддержке борьбы за полную и безусловную амнистию болгарских заключенных и эмигрантов.
— Знает ли свидетель, — продолжал Димитров, — что я писал статьи в «Импрекор» о положении в Болгарии и что я жил на деньги, получаемые за эти статьи?
— Подсудимый Димитров был одним из редакторов «Импрекора» и принимал в нем деятельное участие как публицист. Он…
— Довольно! — прервал Бюнгер. — Вопросы буду задавать я. Вам, Димитров, я не давал слова.
Лысая голова Бюнгера покраснела. Он понял, что его опять провели. Зло поглядывая то на подсудимого, то на его сестру, он рылся в огромном деле, а потом, хотя и с опозданием, начал задавать вопросы. Наконец он сказал с досадой;
— Свидетельница свободна! — и подал знак вывести ее.
Елена покинула зал глубоко взволнованная. В коридоре она задержалась, чтобы дождаться конца заседания и попросить о свидании с братом.
Свидание произошло в маленькой и пустой комнате в присутствии официального адвоката д-ра Тейхерта, переводчика и полицейского. Тейхерт, пожевывая бутерброд, внушал Елене:
— Скажите брату, чтобы он держался вежливее и внимательнее к суду, иначе не могу отвечать за его голову.
Елена восторженно глядела на брата, у нее не было ни времени, ни желания прислушиваться к словам фашистского адвоката. Она рассказывала брату, какие большие размеры приняла борьба за его освобождение и что говорят о нем его товарищи.
Переводчик настороженно слушал, боясь пропустить какое-либо недозволенное, опасное слово, от которого может зависеть судьба третьего райха. Он сидел, вытянув шею, широко раскрыв бегающие глаза профессионала шпиона.
— Говорили тебе что-нибудь, когда посылали тебя сюда?
— Нет, они полагаются на тебя… они восхищены тобой.
Переводчик недоумевал, о ком идет речь. Кто эти «они»? И на всякий случай сказал:
— Прошу, не говорите на политические темы.
— Имеешь ли сведения из Болгарии? — продолжал Димитров.
— Нет.
— Мама скоро приедет?
— Предполагаю, скоро.
— Ты что думаешь делать?
— Поеду по Европе и буду рассказывать, как могу и о чем знаю…
Наступила короткая пауза. Затем Димитров спросил о смерти Любы, вспомнил о ее мученической жизни. Потом опять заговорил о прошлом, о матери.
Вмешался полицейский:
— Время истекло, госпожа. Прошу!
Елена взглянула на часы и вздохнула. Сказала еще несколько слов, обняла брата, поцеловала, и глаза ее наполнились слезами.
— Не срами меня, — сказал Димитров и нежно, по-отцовски похлопал ее по плечу. — Не срами!
— До свидания, брат! Прости за слабость…
Елена вышла из здания суда, а затем уехала из Германии так же внезапно, как и приехала.
Стояла глубокая осень. По бульварам Лейпцига гулял холодный ветер, вода в каналах потемнела, с деревьев тихо опадали последние листья.
В один из таких коротких осенних дней в Лейпциг прибыла Парашкева Димитрова со своей дочерью Магдалиной. Остановились они в гостинице «Регина». Гитлеровцы немедленно установили наблюдательные посты у гостиницы: их пугало даже присутствие семидесятидвухлетней женщины.
Мать Димитрова до конца процесса не пропустила ни одного заседания. Ее место было известно всем — четвертая скамья в рядах для публики. Она сидела молча, сложив руки на коленях, и напряженно слушала все, что говорил ее сын. Она ничего не понимала в его речах на немецком языке [35] , но она знала, что ее Георгий говорит только правду, и не отрывала глаз от него.
После долгих и настойчивых ходатайств фашисты, наконец, разрешили ей свидание с сыном. На д-ра Тейхерта возложили задачу — воздействовать на Димитрова через мать. Тейхерт решил попробовать. Он вызвал к себе мать Димитрова и сказал ей:
35
Мать Димитрова причиняла гитлеровцам много хлопот. Начальник гестапо Дильс говорил болгарскому послу в Берлине, что их беспокоит ее деятельность, ее беседы с иностранными корреспондентами, грозился выслать ее с дочерью из Германии. Но, боясь новых разоблачений, гитлеровцы не рискнули нанести прямой удар по родственникам Димитрова. Гитлеровцы предприняли обходный маневр — они лишили мать Димитрова переводчика, рассчитывая таким образом ограничить ее деятельность в защиту сына.