Шрифт:
Пояснение
Дмитрию Воденникову
«Мотылек…»
Луковый суп
Дмитрию Воденникову
Прощальная
Лину Лобарёву
Апрель
Дмитрию Воденникову
«На двадцатый свой день рождения…»
Экскурсия
Пятая графа
Откуда я их беру?Ну как вам сказать…Вот он заходит в вагонс собачкой-трясучкой в руках:лицо его восково, и на жаре подтаяло.История прорастает мне в головусквозь глаза,цветёт там внутри фракталами.Я вижу шестьсот вариантов,но выбираю ближайший,тот, где он взмокший, лежащий.Прижимает к себе свою рыжуюбородатую суку,она ему лижет руку,пытаясь слизатьстранный мертвый запах.И не трясётсявторой раз в жизни,поскольку трясётся хозяин.Должен же кто-то из нихдержать себя в лапах.К тому же два дня спустяона догонит его,не от тоски, не от жажды, а просто.Такой кривоногой, мелкойне светит уже ничего,вторая жизнь не по статусу,не по росту.Вот так. Не туда зайдёшь –и ты уже персонаж,шестьсот вариантов сходятся в точку,в прицел зрачка.К счастью, он обнимает собачку,ему на меня начхать,и всё хорошо пока.Я смотрю на них безучастно,ни острия ножане усмотреть во взгляде,ни намёка,ни знака.Хозяин дремлет, а сукав первый разпрекращает дрожать –она только выглядит дурой,эта собака.
Мотылёкв саркофаге коконасочиняет себя, выковывает.Из вонючего комковатого киселясобирается в ломкие лапки,в крылышки васильковые,те, что нас по весне умиляюти веселят.Мотылёкразрывает бурыеи сухие останки прошлого,выгибается, волочет себя.Высоко,на дрожащем листеобсыхает, вбирая дрожь его,и становится цветом.Дыханием.Мотыльком.Дальше эту чешуйку неба,мазок лазурногозапирают в пригоршне,стискивают, несут.Не желая при этом (смешно)ничего зазорного:просто глянуть ближена этакую красу.Рассмотретьпереливы синего в жилках черного.Дунуть в сжатый кулак.Стряхнуть пыльцу с рукава.Ощутить под ладонью биениеобреченного,восхитительно смертного,хрупкого существа.Вы хотите мораль?Что ж, могу отсыпать морали.Открываем тетради,пишем с красной строки:«Мотылёк на цветке прекрасен,но гениален –мотылёк в кулаке».
Выходит конферансье,говорит невнятно и длинно.Если вкратце:сегодня у нас – малыш чиполлино,но прежде, чем мы его нашинкуеми будем есть,он прочтёт нам сцену-другуюиз собственных пьес.Выходит некрупный лук,невзрачный, слегка нелепый,смотрит в гудящую тьму,сощурившись слепо,в неловком поклоне сгибается до земли.Срывает с себякоричневый хрусткий лист.А следом второй,и третий,яростными рывками,многим хочется отвернутьсяили там бросить камень:что угодно, только чтобы онперестал.На нём остаются двазолотых листа -последняя тонкая, бесполезная кожа.Он делает паузу, с трескомсрывает и эти тоже.Стоит обнаженный, бледный,как больной или пленный.В электрическом свете,в шелухе по колено.И вот тут уже все ревут,растирая по лицам слёзы.Даже снобы бобы, капризные вишни,надменные розы.Испуганные картошкизакрывают детям глаза.Томатов тошнит, огурцы покидают зал.Хозяин зала,почтенный старый редис,мрачно курит в закрытой ложеи смотрит вниз:испортил вечер, писака,вечно с ними вот этот разврат.Всё,никаких больше луковиц –только клубничкаи виноград.
Умирающий в шутку едва ли всерьёз воскреснет.И в Москве тоже можно жить – словно спать в гробу.Отходящий под утро ко сну получает песнюпро болотных людей, обещания и судьбу.Как беспечный царёк обещал водяному сына,потому что ещё не рождённых – не берегут.Как потом этот нежный мальчик входил в трясину,крестик, нож и рубаху оставив на берегу.Понимал, погрузившись по грудь, что не будет торга,просто будет у бога топи ещё одинвечно юный безмолвный пасынок в толще торфа,без рубахи, и даже без крестика на груди.Понимал, погрузившись по шею, по подбородок,что вот эти пятнадцать шагов он в себе несётстержень сказки, печаль и страх своего народа.А потом погружался по маковку. Вот и всё.Вот и всё, мой хороший, прости, никакой морали,всю мораль нанизали позже, чтобы прикрытьвсё, что мы тут с тобой напортили и наврали,всю нечестность, бесчеловечность нашей игры.И неважно, в какой ты позе, стоишь ли гордоили вязнешь и оплываешь, не в этом суть:твой единственно верный сюжет подступает к горлу:и ни вскрикнуть уже, ни дёрнуться, ни вдохнуть.
Когда погружаешься в мутную глубину,прохладную бездну,мерцающую, голубую,хочется сбросить маску и утонуть,сгнить, как корабль, до каркаса,который потом облюбуютсмешные моллюски,угрюмые донные рыбы,немыслимые прозрачные существа.Хочется стать водой, тогда сквозь неё могли бысмотреть на дно – видеть небои прозревать.Когда погружаешься в город, в его рассветбезжалостный, неотвратимый,сырой и серый,хочется, чтобы в черной прелой листве,дрогнуло что-то.Улочки, трассы, скверывздыбились бы, растрескались и поплылильдинами вдоль разломов, с собой несяошмётки чего-то живого, тонныбетонной пыли,столбы, на которых душирасселись и голосят.Когда погружаешься в рифмы, в весь этот стыди страх ворожбы первобытной,со вкусом мяса,хочется, чтоб увидавший тебя застыл,на время забыл дышать, а потом замялсяи стал по карманам шарить,ища ключи,кредитку, права, монеты – какой-то якорь.В апреле хочется резать, а не лечить(ну да, эту строчку можно понять двояко).Становишься восприимчивым к словарю:любая нелепость – обломок тайного кода.Допустим,вдруг замечаю, что говорю:«Двадцать второго – маме четыре года».Как будто и правда мы празднуем именины,и мамачетырёхлетняя,белокурая, в лентах,лопочет что-то на детском, полузверином,беспечно сидя у бабушки на коленках.
На двадцатый свой день рождениямолодой человекполучает в подарок гудение в голове,упаковку тяжелых мыслейи нервный срывв аккуратном конвертике от сестры.Мать умилённо вздыхает: первый невроз,сынок-то у нас подрос.«Усы бы смотрелись лучше» – отец острит,отцу подарили артритна юбилей друзья в позапрошлом году,с тех пор он живёт в аду,с гордостью носит подарок:вечно от боли хмур.Работает на дому,сто метров пройдёт куда-то – полчаса посидит.Страх купили в кредит:нужная вещь, у соседей такой много лет уже,едва помещается в гараже(достался им, кстати, от предков в сорок втором:поношенное добро).Возвращаемся к имениннику.Тот ликует: полный комплектнастоящего взрослого: газовый пистолет,три неудачных романа, стопка скидочных карт,уверенная манера, взятая напрокат,красный бланк в драгоценных минусах(в этот раз повезло),в смс-архиве дюжина важных слов,а теперь и невроз.Завидуя сам себе,именинник идёт к терапевту.В среду, в обед.Семейство копит на смерть,откладывают с зарплат,не ездят к тёплому морю, не едят шоколад.Всё на общее дело, по копеечке, день за днём:ничего – соберём, и тогда-то ужотдохнём.
В рядовой четверг, в промозглую ночь осеннююна лесной поляне, где мокнет столетний тис,я вас всех соберу, а потом поведу к спасениюот дурацких иллюзий, что есть ещё шанс спастись.Что особо послушных посадят в лодочку ладную,пожалеют, накормят, простят и благословят.И отпустят обратно, к свету, через парадную:нежных, круглых и лупоглазых – смешных совят.В общем, двигаемся, совята, вперёд, не мешкая.Каждый должен запомнить того, кто идёт за ним.Все развилки и родники отмечаем вешками,на прудах и болотах не пялимся на огни.Мы пойдём по бескрайним полям, где поютусопшие,голосами глухими тянутся из земли.Ляжем спать у дороги, и сны у нас будут общие:проступающие сквозь корни контуры лиц.Мы пойдём сквозь нагие рощи, в мешки заплечныенаберём сувениров: всего, что в пути нашлось.В бурой мёрзлой земле безымянные, бесконечныекладовые войны: гарь, железо, тряпьё и кость.Вдоль речных берегов городища лежат да капища,глина, уголь и мел – полосатый культурный слой.Ваши предки выходят к воде и глядят на закат, ищав бликах солнца ладью, в воду спущенное весло.Так и вам в свой черед городскими бродитьканалами,ждать прогулочный катер, моторку, гондолу, плот.Или молча сидеть на жердочках над канавами,прижимаясь друг к другу, стараясь сберечь тепло.А потом изможденных, высушенных, растерянныхвас погрузят в сырые трюмы и повезут:без имён и без лиц, без памяти, как растения.Только плеск воды о корму. Темнота. Мазут.Время вышло, родные, нам пора расставаться ивсё увиденное припрятать и сохранить.Мне – на вахту у врат. Вам – обратно в реанимации,не расстраивайте родных, возвращайтесь к ним.Там, где вы проходили – смешные, звонкоголосые,непрерывно несущие чушь о добре и зле –мертвецам останутся эхо, трава белёсаяи обугленная картошка в седой золе.
Если ты уже отдохнул,то пойдём-ка осмотрим лагерь.Разомнёмся, поговорим.Расскажу, как оно у нас.Мы не любим свою страну,то есть земли её и флаги,и не мним никого своимза расцветку и форму глаз.Наша родина – наш язык.И её мы оберегаем,не крадём у неё добра,не пускаем в неё чужих.Песни птиц и вальс стрекозы,речки, выстлавший берега иммох, осока в полях, норашустрой змейки, дубы, ежи,небоскрёбы, футбол, балет,революции, мода, блоги,блеск Манежной в полночный часнас не трогают, как назло.Мы работаем круглый год,добровольно платим налоги:отдаём десятую частьсамых лучших горячих слов.Если будешь с нами, то идумать станешь похоже. Бурыйслог, похожий на талый снег,всем откроет, кто ты таков.И любой, кто поймёт твоиидиотские каламбуры,тотчас станет тебе роднейвсех озлобленных земляков.Мы живём на границе, занашим лагерем серый, голый,бесконечный пустырь потерь,мёртвых тонкостей языка.Распаковывай свой рюкзак,разложи по полкам глаголыи наречия. Всё проверь.Завтра в поле. Копать. Искать.