Вам девяносто три года, вы страдаете, я смотрю на вас и все понимаю. Вам не хватает отца. Это возникает внезапно и заполоняет собой все. Голос отца вытесняет все другие голоса в мире, голоса друзей, любовников, того чудесного мужчины, которого вы полюбили в Каннах, голоса детей, которых вы выносили и вырастили, хотя и покинули. Я тоже переживаю такие моменты, когда голос отца заглушает все остальные, и это становится невыносимо. Ты кричишь ему: „Замолчи! Ты больше не единственный в моей жизни, я уже не ребенок, я давно выросла, путешествовала, любила, танцевала. Ты упустил свое время. Я не даю тебе права возвращаться!“ Но отец возвращается и загораживает собой панораму других жизней, его низкий настойчивый голос звучит рядом и побеждает. А потом… фантом снова уходит, исчезает, без всякого предупреждения, когда ему вздумается. Возвращается назад, в свое тело, на землю, под кроны деревьев. Отец замолкает. До следующего раза».

«Вы спите, Рене. Вы спите, а я… сама уже не понимаю, что вам тут наговорила. Простите, возможно, я несла околесицу, я не хотела всем этим вам докучать. Просто я тоже страдала. Это длилось не так долго, как у вас, но боли было не меньше. О, только не обольщайтесь, меня привели сюда не только благие намерения. Я предложила организовать занятия в творческой мастерской, чтобы понаблюдать за вами вблизи, потому что мне требовалась информация. Из интереса, из чистого эгоизма, сосредоточить взгляд на узоре морщин и понять, что при этом почувствую. Насколько это нежно, хрупко. Насколько это душисто или, наоборот, зловонно. Лаванда, нафталин или просто дерьмо. Я организовала творческую мастерскую, потому что где-то в этом мире живет мой отец-старик, а я не знаю, что собой представляет старый человек. Понравится ли мне это или заставит бежать без оглядки. Я создала эту мастерскую, потому что я ищу своего отца.

И знаете что? Глядя на вас, на какую-то долю секунды я вдруг представила, как ложусь рядом с вами на эту кровать, положив голову на ваше корявое, как платановая ветвь, плечо, и чувствую прикосновение ваших крючковатых пальцев с изящно отполированными ногтями. На мгновение я представила, как вы утешаете меня с высоты своего возраста, вашей мудрости, вашей харизмы. Мне показалось, что вы сможете хоть немного облегчить мою боль. Я забыла, что отца можно оплакивать в любом возрасте, даже если вы давно перешагнули тот возраст, когда он умер, даже если ваш отец был в тысячу раз моложе, чем вы сейчас. Кто-то держал нас на руках, и это было в первый раз, когда нас кто-то прижимал к себе. Кто-то пригласил нас на порог этого мира, прошептав: „Иди сюда, я присмотрю за тобой, и тебе, как и мне, придется в это поверить. Не мое чрево хранило тебя, прежде чем вытолкнуть в этот мир, я просто встретил тебя снаружи. Но я был здесь. А мог быть в любом другом месте“».

Тело Рене внезапно выпрямляется, она вздрагивает, словно ее выдернули из долгого сомнамбулического сна. Бланш пытается ее успокоить.

«Простите, я вас разбудила! Позвольте мне поправить вашу постель, я очень сожалею, что вас побеспокоила. Какой у вас странный взгляд.

Рене.

Самое время поговорить о чем? О мужчине. Что значит мне прекрасно известно, о ком, поскольку я часто с ним встречаюсь? Мне не нравится, когда вы так громко кричите.

Речь идет о нем. Иногда он заходит сюда в конце дня. Нет, я даже не представляла, что он приходил сюда поболтать с вами.

Кому он сказал, что уезжает? Кому? Вам? Станисласу, а также Виктору? В Буэнос-Айрес, так он вам сказал! „Там по крайней мере весело“. Но… это нелепо. Вы говорите глупости. „Там веселее, больше платят и гораздо интереснее“. Он не мог такого сказать. Вы несете чушь. За что вы так со мной?

Разумеется, я знаю, о ком идет речь.

Он уедет после Рождества.

Так он вам сказал.

Я вас ненавижу.

Это я уеду. И кому вы тогда будете рассказывать свои истории. Ни у кого не хватит духа слушать вас».

«Слишком поздно, я уже не слышу, что вы там бормочете. Я не слышу, как вы признаетесь, что сегодня чувствуете себя совершенно раздавленной. Вы говорите, что они обращаются с вами, как с неодушевленными предметами, как большими плюшевыми игрушками, которых кладут на кровати, а потом вдруг решают отправить в другое место. Что для того, чтобы выжить здесь, нужно обладать недюжинной внутренней силой. Я не хочу этого слушать. Я вообще больше не хочу вас слушать. Почему вы думаете, что мне не нужна сила, колоссальная сила, чтобы вас выносить? Ложитесь, да, поспите. Кашляйте, мне безразлично.

Я смотрю, как вы сопите во сне.

Я смотрю на вас, и не вижу будущего.

Я смотрю на вас, и я бессильна.

Я смотрю на вас, и вы так далеки.

Господи, Рене, если вы уедете в Бордо, а он в Буэнос-Айрес, что будет со мной?

Что тогда будет со мной?»

«Ты?..»

Она не успевает продолжить. Он прижимает ее к стене и окидывает недобрым взглядом, какого она у него никогда не видела. Взгляд недобрый, но член под брюками напряжен. Она говорит себе, что может на все наплевать. На все эти сваленные в кучу пакеты, которые она обнаружила в маленькой ванной отеля, на эти телефонные звонки, которые он отсылает обратно на коммутатор, повторяя, что перезвонит позже. Она просто переспит с ним, словно у нее нет ни сердца, ни мозга, а есть только руки, ногти, зубы, кстати, довольно острые, и груди с двумя круглыми сосками, которые твердеют, когда она его хочет, а также проворный зад и язык, который мигом с ним управится.

Она повторяет себе, что ей плевать на его намерения и планы, на все, что он скрывает в своей гнусной голове, на все его притязания, вызывающие в ней удушье. Она просто займется с ним сексом. Поверхностно. Не проникая в душу. Бланш закрывает глаза, ощутив, как по спине пробегает электрический разряд, снова смотрит на него. Он расстегивает брючный ремень, ощутив силу ее желания. Сбрасывает кеды, стягивает с себя джинсы, футболку. И остается полностью голым. Он никогда не носит под джинсами трусы. Она приподнимает свое черное трикотажное платье, спускает трусики, перешагивает через них. Он срывает с нее лифчик, не обращая внимания на зацепленные волосы, дергая их. Она кладет ладонь на губы мужчины, который поднимает на нее взгляд, ледяной, как неон. Бланш вглядывается в его глаза, тщетно пытаясь в них что-то прочесть. Они открыты, но мысли на замке. Она толкает мужчину на пол, ложится на него всем телом. Прильнув к поверхности его кожи.