– Эрик Эрналь. Так странно слышать от тебя это имя… Оно со стольким связано… Он… Эрналь явился в «Роз». Пожалуйста, начни с самого начала. Нет, молчи. Что?..

Голос проваливается в область солнечного сплетения, открыв в желудке кратер. Ноги Бланш становятся ватные, и она оседает на пол. Она превратилась в тряпичную куклу с длинным безвольным телом. Правая рука крепко сжимает маленький черный телефон.

– Значит… Он сказал, что мой отец жив. Макс жив. Такой была его фраза. Эрик Эрналь приехал в «Роз», чтобы это сказать.

Серебристые пятна – их все больше, они все ярче – заполняют все окружающее пространство, шум в ушах становится невыносимым. Нужно жить. Реагировать.

– Эрналь не разговаривал с полицейскими, приехавшими в «Роз». Он нашел тебя. Он говорил только с тобой. Он понял, что мы с тобой знакомы. Он понял, что мы хорошо знакомы.

Продолжай говорить. Думай о настоящем. Он и я, наша странная история, гостиничный номер и ночи, опрокидывающие дни. Его тело, твое дыхание. Бланш кажется, что ее внутренности обугливаются. Зачем этот мужчина, разговаривающий с ней сейчас, вернулся в дом престарелых, где она должна была находиться вместе с остальными, зачем он вернулся в ее жизнь, которую покинул без предупреждения? Она не понимает. Говори. Шевели губами.

– Эрик Эрналь приезжает в «Роз», чтобы сказать, что мой отец жив. И, судя по всему, умирает.

Только и всего?

Она не понимает, почему улыбается. Да, теперь ее губы растягиваются, это сильнее ее, уголки поднимаются, щеки расплываются в неловкой болезненной улыбке.

Спокойно. Расслабь челюсти, начинай дышать животом, постепенно распределяй дыхание: 20 процентов в животе, 60 процентов в грудной клетке, 10 процентов в горле – и все лишнее выйдет через голову… Ее учитель йоги повторял эту фразу, когда у Бланш начинался судорожный приступ. Дыши. Ее лицо разделяет линия нерва, превращая переносицу в электропилу.

Лицо Эрика Эрналя встает перед ее глазами. Бланш знает, что за ним прячутся другие лица, которые вот-вот появятся. Но ей необходимо ослабить узел, стягивающий шею, и Бланш делает свой выбор – бросается в ловушку и осторожно продвигается вперед, как если бы в реальности она шла по птичьим яйцам, настоящим хрупким яйцам, лопающимся при каждом ее шаге:

– Эрналь был… ровесником моей матери… Сегодня ему, получается… чуть меньше семидесяти. Он был другом нашей семьи.

Слова катятся впереди нее, и перед ними стелется дорожка из желтков разбитых яиц, скользкая, ведущая в прошлое.

– Он друг нашей семьи. Семьи, которая была у меня в детстве. Эрик Эрналь знал моего отца и… мою мать, он знал их обоих.

Нос отчаянно вибрирует, голос ее не слушается.

– Когда мой отец ушел, Эрналь продолжал нас навещать. Помогал по дому, всегда находилось, что починить, повесить полку, ввернуть лампочку, поменять кран… Он не пропал и после смерти Элен. Ты меня слышишь? Он продолжал интересоваться моей жизнью. Я тебе говорила, что мою мать звали Элен?

Ее голос звучит гнусаво, дыхание прерывается. Элен и Макс. Настоящая мешанина разбитых яиц в ее голове, желтая пена льется через край. Жаркая волна наполняет тело и, странным образом, приносит облегчение. Элен и Макс. Помолчав пару секунд, Бланш продолжает:

– Значит, Эрналь появился снова. Перед тобой. Он заметил, как ты уклончиво отвечаешь на вопросы полицейских. Возможно, обратил внимание на твой спокойный вид среди паники, царящей в доме престарелых, из которого загадочная девушка-психолог похитила несколько пенсионеров. Он представился тебе, пожал руку… Дай мне сначала сказать, что Эрик Эрналь был низеньким полным человеком с двумя длинными черными пучками волос, свисающими с каждой щеки. Он носил поплиновые рубашки в горошек с бабочкой в тон. Слышишь? Эрналь был другом моего отца. Это значит, что все это время Эрналь ничего не рассказывал, но он знал, он знал, где был Макс.

Бланш сжимает губы, прикрывает глаза.

– Умирающий отец. Чертов умирающий отец. Я знала, что это случится. Я так часто спрашивала себя, как поведу себя… Если это случится. Найду ли в себе силы отказать, пройти мимо? Найду ли в себе смелость решить встретиться со стариком и оттолкнуть его, чтобы он упал…

Отброшенный Бланш телефон падает на пол. Они вновь образовали вокруг нее полукруг. Охваченные нежностью и замешательством, все восемь хранят молчание, пока она утирает слезы, катящиеся по щекам. Затем Рене неожиданно произносит по-английски:

– We’re getting old [25] . – Она легким жестом взбивает свои сиреневые волосы и продолжает: – We’re getting old, и если я правильно поняла, твой отец почти такой же, как мы: искореженное восьмидесяти летнее дерево. Старый хрыч, глухой и потрепанный, который быстро устает. Но который еще не закончил свои счеты с жизнью. Теперь, когда ты узнала нас лучше, имей в виду: пока мы здесь, пока мы живы, несмотря на всю нашу дряхлость, мы проведем остаток наших дней… с поднятым кулаком. Видишь, деточка? Вот так.