Шрифт:
– Они были профессионально связаны с литературой, искусством?
– Нет, мои папа и мама – бухгалтеры.
– А откуда они приехали в Америку?
– Мамина семья жила в Америке лет триста. Самые далекие предки по ее линии были французскими гугенотами. Когда во Франции начались гонения, они переехали в Голландию, так что во мне, наверное, есть и голландская кровь. А из Голландии уже подались в Америку. Ну и, как ясно из моей фамилии, папины предки – из Скандинавии. Мать моего папы родилась в Норвегии, его отец – в Швеции, познакомились мои бабушка и дедушка уже здесь, в Америке, где и родился папа. В общем, русской крови во мне нет ни капельки…
Вразумительно объяснить, почему я решил оставить медицину и сделать своей профессией русскую литературу, наверное, нельзя. К началу второго курса я уже довольно хорошо знал французский и немецкий, читал свободно. Помню, летом, после первого курса, я сидел дома на даче, много читал, в том числе китайских и русских авторов, и совершенно отчетливо понял, что китайская культура всегда будет для меня чужой. А вот русская культура – это мое. Записался в университет на два курса – русской литературы и русского языка. После месяца занятий русским твердо решил, что русская литература будет моей профессией.
– Это было в том же Нордуэстерне, в штате Иллинойс?
– Да, и потом в соседнем штате Индиана. Тогда всевозможных обменов между нашими странами практически не существовало. Пять недель мы занимались русским в Индиане, а потом, летом того же 62-го, как туристы путешествовали по Советскому Союзу. В Индиане, где я изучал русский, два спецкурса читала Нина Николаевна Берберова. Мы учились русскому языку по утрам, а днем я ходил слушать лекции Берберовой, предназначенные аспирантам.
– Вы знали тогда, кто такая Берберова?
– Нет, но ее лекции были очень живые. Они мне очень понравились, и я решил с ней познакомиться. Я был студент, она профессор, знаменитая писательница, к тому же на сорок лет меня старше. Но у меня такой характер – после очередной лекции подошел, поздоровался, и она пригласила меня на чашку кофе. Мы сидели в кафе, она расспрашивала меня, и мы, как ни странно, сразу подружились.
Вернувшись в Америку, поступил в аспирантуру Колумбийского университета в Нью-Йорке. Один из крупных специалистов по русской поэзии, у которого я собирался заниматься, неожиданно оставил университет. Тогда, вспомнив о приглашении Берберовой, позвонил ей в Принстон, объяснил свою ситуацию, и она сказала: «Приезжайте». Так после одного семестра в аспирантуре Колумбийского университета я переехал в Принстон и под руководством Берберовой написал диссертацию о поэзии Белого. Потом получил место в Колумбийском университете, где шестнадцать лет преподавал, и поскольку Нью-Йорк рядом с Принстоном, то все эти годы два-три раза в месяц навещал Нину Николаевну. Мы были с Берберовой близкими друзьями. Первое издание ее знаменитых мемуаров «Курсив мой» посвящено четверым ее друзьям, в том числе мне.
Нина Николаевна была невероятно одаренной личностью. А «Курсив мой» – ее памятник. Некоторые, правда, терпеть не могут ее самую знаменитую книгу: по их мнению, слишком часто «я», «я», «я»… У нее было много недоброжелателей. Мы с ней дико спорили. Берберова жестко и категорично отстаивала свое мнение – своей категоричностью она напоминала Набокова. Если она что-то решила, переубедить ее было невозможно. Железная женщина.
Год русского языка
– А кто еще повлиял на Вас как исследователя русской литературы?
– Знаменитые ленинградские, петербургские филологи – Дмитрий Евгеньевич Максимов (у него я был стажером в аспирантуре филфака Ленинградского университета в конце шестидесятых), он познакомил меня с Наумом Яковлевичем Берковским, с Лидией Яковлевной Гинзбург. Потом, в Москве, я познакомился с Надеждой Яковлевной Мандельштам и впоследствии напечатал о ней свои воспоминания.
– Джон, я узнал о Вас впервые от Владимира Аллоя. Он прервал свою жизнь шесть лет назад в январе, а в апреле 2001-го «Дело» напечатало очерк о нем.
– Да-да, я знаю. Володи всем нам очень не хватает. Но, слава Богу, Таня Притыкина, его вдова, продолжает дело Аллоя – в свет выходит альманах «Диаспора», посвященный истории Русского зарубежья.
– Вместе с главным редактором альманаха москвичом Олегом Коростылевым она выпустила восемь томов «Диаспоры» с публикациями о судьбах людей русского мира, раскинувшегося от Японии да Америки. С каким трудом, кто бы знал, достает она деньги на это столь нужное издание…
– Я-то знаю. Таня, как и Володя, свободная птица, человек независимый, поэтому ей приходится трудно. Да и Володе при его феноменальном умении преодолевать экономические мели было бы сейчас трудно. Когда он разворачивал свое дело в Париже и Санкт-Петербурге, в мире был повышенный интерес к России. Сейчас, наоборот, наблюдается резкий спад интереса к России, ее культуре.
– И в самой России – тоже спад интереса к культуре, литературе, языку. Понижение психического уровня человека, говоря словами Розанова, особенно ощутимо сказывается в отношении к языку. То, что творится с великим, могучим и прекрасным русским языком, ужасно. Дикая смесь мата, лагерной фени, канцелярита, молодежного жаргона – вот как объясняются ныне на Руси. Люди во власти тоже в этом плане не образец для подражания. Объявили, правда, 2007-й годом русского языка…
– Это хорошо. Значит, власть, государство осознают проблему и пытаются ее решать.