Использование этого инструмента древними арийцами для образования слов, судя по всему, было столь же упорядоченным и методическим и выступало в тесной связи с физическими фактами голосового выражения. Эти буквы использовались как семязвуки; из них формировались примитивные корнезвуки комбинацией четырех простых гласных, или реже, модифицированных гласных, с каждым согласным, за вычетом двух подчиненных носовых и ~n и церебрального носового . Таким образом, взяв d как базовый звук, древние арийцы могли произвести ряд корнезвуков, которые они без различения использовали в качестве существительных, прилагательных, глаголов или наречий для выражения корнеидей: da, da, di, di, du, du, d и d. Не все эти корни сохранились в качестве отдельных слов, но сохранившиеся часто оставляли весьма жизнеспособное потомство, которое несло в себе свидетельство существования общего предка. В частности, все без исключения корни с кратким a вышли из употребления. Вдобавок, носители этого языка могли по желанию образовывать модифицированные корнезвуки de, dai, do, dau. Пользуясь тем, что природа речи это допускала, корнезвуки и корневые слова образовывались и на основе гласных. Но понятно, что ядро языка, которое могло быть достаточным для людей примитивных, чересчур ограничено по возможностям и не может удовлетворить тенденцию человеческой речи к саморасширению. В результате мы обнаруживаем класс вторичных корнезвуков и корневых слов, возникших из примитивного корня дальнейшим присоединением к нему любого из согласных звуков при необходимой или естественной модификации корневой идеи. Так, на основе ныне утраченного примитивного корня da стало возможно получить четыре задненебных кратких вторичных корня – dak, dakh, dag, dagh, а также четыре долгих dak, dakh, dag, dagh, которые могут рассматриваться либо как отдельные слова, либо как долгие формы краткого корня; это же относится к восьми небным, восьми церебральным с двумя носовыми формами da и da, что в сумме дает десять, к десяти зубным, десяти губным плавным, шести шипящим и двум придыхательным вторичным корням. Появилась также возможность назализации любой из этих форм, образуя, например, dank, dankh, dang и dangh. Довольно естественным кажется предположение о существовании всех этих корней в ранних формах арийской речи, однако ко времени появления первых литературных памятников, которыми мы располагаем, большая их часть исчезла; некоторые оставили после себя потомство – малочисленное или большое, другие отмерли вместе со своими хрупкими чадами. Если взять один пример, изначальный базовый корень ma, то мы обнаружим, что он, хотя сам и отмер, сохранился в формах ma, ma, man, mata, matam; при этом mak существует только в назальной форме mank и в собственных производных – makara, makura, makula и т. д., а также в образованиях третьего порядка makk, mak; makh все еще существуюет в качестве корневого слова в формах makh и mankh; mag остался только в производных и в назализованных формах mang; magh – в назализованной форме mangh; mac все еще жив, но бездетен, если не считать его назализованной формы manc; mach умер вместе с потомством; maj живет в потомстве и в назализованной форме manj; majh совершенно архаичен. Мы обнаруживаем ma и mak в долгих формах как отдельные корни и слова с корнями mak, makh, magh, mac и mach в качестве их составляющий частей, однако, вероятно, что они чаще образуются удлинением краткого корня, чем самой долгой формой корня. Наконец, корни третьего порядка были образованы не столь упорядоченно, но все еще с некоторой свободой, добавлением полугласных к семязвуку либо в изначальном, либо во вторичном корне, таким образом давая нам корни типа dhyai, dhvan, sru, hlad, или же добавлением других согласных – где возможны комбинации – давая нам корни типа stu , 'scyu, hrad и т. д., или же удвоением конечного согласного вторичного корня, давая нам такие формы, как vall, majj и т. д. Они представляют собой чисто корневые формы. Однако своего рода неправильный корень третьего порядка образуется при помощи модификации гласного, гуна (gua), как например, переход гласного в ar и в ar, что дает нам альтернативные формы c и arc или ark; формы car и car вместо c и c, которые больше не существуют, формы mj и marj и т. д. Мы обнаруживаем также первые тенденции к модификации согласных, начало тенденции к устранению небных c, ch и j, jh с их заменой на гортанные k и g – тенденции, которая полностью проявила себя в латыни, но в санскрите была остановлена на полпути. Принцип «гунирования» имеет огромное значение при изучении физического образования языка и его психологического развития, особенно в силу того, что именно этот принцип вносит первые сомнения и нарушает дотоле кристальную ясность структуры и совершенство механической упорядоченности образования форм. Гуна или модификация гласных производит замену либо на модифицированный гласный: e вместо i , o вместо u, так что от vi мы получаем падежную форму ves, ve, от janu падежную форму jano; либо на чисто полугласный звук y вместо i, v вместо u, r вместо или на не совсем чистый ra, так что от vi мы получаем глагольную форму vyanta, от 'su глагольную форму a'sva, от v или vh существительное vraha; либо же на усиленный полугласный звук ay вместо i, av вместо u, ar вместо , al вместо l, так что от vi мы получаем существительное vayas , от 'sru существительное 'sravas, от s существительное saras, от klp существительное kalpa. Эти формы составляют простое «гунирование» кратких гласных звуков a, i, u, , l; вдобавок мы имеем долгую модификацию или вриддхи (vddhi), расширение принципа удлинения, в результате чего мы получаем долгие формы слов; мы имеем ai или ay от i, au или av от u, ar от , al от l, и только a единственно не имеет вриддхи, а только долгую форму a. Главная сложность, которая возникает в результате этого первичного отхода от простоты звукового развития, заключается в том, что зачастую нельзя с уверенностью отличить правильный вторичный корень от неправильного гунированного корня. Например, существует правильный корень ar, образованный от изначального корня a, и неправильный корень ar, образованный от изначального корня ; существуют формы kala и kala, которые, если судить только по их структуре, могут происходить или от kl или от kal; мы имеем ayus и ayus, которые, опять же судя по их структуре, могут происходить или от корневых форм a и a, или от корневых форм u и i. Главные модификации согласных в санскрите структурны и заключаются в ассимиляции сходных согласных, глухой звук становится звонким от сопряжения со звонким звуком, а звонкий звук становится глухим при сопряжении с глухим звуком, придыхательные в сочетании заменяются соответствующим звуком без придыхания, в свою очередь модифицируя этот звук – lapsyate и labdhum от labh заменили собой labh– syate и labh– tum, vyuha от vyuh заменяет vyuhta. Помимо этих тонких, но легко распознаваемых тенденций ко взаимной модификации, которые сами по себе вызывают сомнения по поводам мелким и малозначительным, действительно разлагающей тенденцией в санскрите нужно считать приостановленную тенденцию к исчезновению палатальной семьи звуков. Тенденция зашла настолько далеко, что такие формы, как ketu, могут совершенно ошибочно относиться индийскими грамматиками к производным от корня cit , а не от корня kit, являющегося естественным прародителем этой формы. Однако в действительности единственными подлинными палатальными модификациями являются модификации в сандхи (sandhi), где происходит замена c на k, j на g в конце слова или в определенных сочетаниях, например, lajna на lagna, vact на vakt, vacva на vakva, а также в существительном vakya от корня vac, в форме cikaya и cikye. Наряду с этими модифицированными сочетаниями мы имеем и правильные формы, такие как yaj~na, vacya , cicaya и cicye. Можно даже задаваться вопросом о том, не являются ли cikaya и cikye скорее формами от корня ki, чем истинными потомками от изначального корня ci, в чьей семье они нашли себе пристанище.

Отметив эти элементы вариаций, мы можем перейти ко второй стадии развития речи – от корневого состояния к той, на которой совершается естественный переход к структурному развитию языка. До сих пор мы имели дело с языком, образованным самыми простыми и упорядоченными элементами. Каждый их этих звуков (восемь гласных и четыре их модификации, пять классов согласных с носовыми, четыре плавных или полугласных, три шипящих и один придыхательный) лежит в основе семязвуков; их первое развитие – примитивные и изначальные корни, например из семязвука v – va, va, vi, vi, v, v и возможно vu, vu, ve, vai, vo, vau; вокруг каждого примитивного корня – его семья вторичных корней, вокруг изначального va – vak, vakh, vag, vagh, vac, vach, vaj, vajh, va, vah, va, vah, va, vat, vath, vad, vadh, van, vap, vaph, vab, vabh, vam, vay, var, val, vav, va's, va, vas, vah; так, восемь или более семей этой группы образуют корневой род с определенным переменным числом производных третьего порядка, как vanc, vag, vand, valg, vams, vak, vraj и так далее. Сорок таких родов могли бы составить весь корпус первичного языка. В природе первичного языка каждое слово, как каждый человек в структуре примитивного человеческого общества, должен выполнять одновременно несколько функций, служить одновременно существительным, глаголом, прилагательным и наречием, а интонации голоса, жестикуляция и быстрота реакции восполнят собой отсутствие тонкости и точности в оттенках речи. Ясно, что такой язык, хотя и ограниченный по охвату, будет отличаться большой простотой, механической упорядоченностью структуры, в совершенстве образованной в этом небольшом объеме естественными методами Природы, и его хватит для выражения первых физических и эмоциональных потребностей человеческого рода. Однако со временем растущие требования интеллекта послужат толчком к новому росту языка и к расцвету более усложненных форм. Первым инструментом этого роста, первым по настоятельности, важности и времени, будет импульс к более формальному различению действия, деятеля и объекта, следовательно должно будет появиться некое формальное различие, пусть поначалу расплывчатое, между идеей существительного и идеей глагола. Второй импульс, возможно синхронный с первым, будет обращен в сторону структурного разделения – ибо не исключено, что различные корневые формы в рамках одной семьи уже использовались для этой цели – по разным линиям и оттенкам действия, что приведет к образованию в современном языке глагольных времен, залогов, наклонений. Третий импульс приведет к формальному различению по атрибутам, то есть к появлению категорий числа и рода, отношений к действию субъекта и объекта, к появлению падежей и форм единственности, парности, множественности. Развитие особых форм для прилагательного и наречия, по всей видимости, является более поздней – а для второго так, пожалуй, и самой поздней – из операций структурного развития, ибо для древнего склада ума потребность в этом различении была не столь уж острой.

Исследуя, каким образом древние носители арийской речи сумели удовлетворить все эти потребности и добиться нового и пышного расцвета языкового древа, мы находим, что природа в них оставалась неизменно верной принципу своих первых операций и что вся мощная структура санскритского языка была построена при помощи весьма незначительного расширения ее начального движения. Расширение стало возможно благодаря простому, необходимому и неизбежному приему – использованию гласных a, i, u, с их долгими формами и модификациями в качестве энклитических или поддерживающих звуков, впоследствии иногда становившихся корневыми префиксами, а вначале употреблявшихся просто в форме дополнительных звуков. С помощью этого приема носители языка, точно так же, как они образовали корневые слова добавлением согласных звуков к примитивным корнезвукам, например добавлением d или l к va возникали vad и val, так теперь они стали образовывать структурные звуки, добавляя к развитым корневым словам любой из наличествующих в нем согласных, в чистом виде или в сочетании с другими, с энклитическим звуком или в качестве связующей или формирующей поддержки, или для того и другого вместе, или же добавлением одного энклитического звука как существенного дополнения. Таким образом, имея корень vad, они могли образовать от него по своему выбору добавлением согласного t – vadat, vadit, vadut, vadt или vadata, vadita, vaduta, vadta или vadati, vaditi, vaduti, vadti или vadatu, vaditu, vadutu, vadtu или еще vadatri, vaditri, vadutri, vadtri; или же могли использовать один энклитический звук и образовать vada, vadi, vadu, vad; или могли употребить соединенные звуки tr, tv, tm, tn и образовать такие формы, как vadatra, vadatya, vadatva, vadatma, vadatna. Собственно говоря, мы не обнаруживаем и не ожидаем увидеть использование всех этих возможностей в применении к одному слову. С развитием интеллектуального богатства и точности должен происходить и соответствующий рост ментальной воли к действию и механические процессы в уме должны уступать место более ясным и сознательным процессам отбора. Тем не менее, мы находим почти все перечисленные формы распределенными по корневым родам и семьям арийской мировой нации. Мы видим, что простые номинальные формы, образованные добавлением одного энклитического звука, распространены обильно и почти повсеместно. Древняя арийская речь отличается куда большим богатством форм, чем позднейшая литература. Например, в ведийской речи мы встречаем почти все формы от корня san – sana, sani, sanu, иногда со стяжением, дающим форму snu, но все они исчезают в позднейшем санскрите. Мы встречаем в Веде и варианты типа caratha и carutha, raha и raha, но из позднейшего санскрита caratha исчезает, rah и rah остаются, но жестко разграничиваются по значению. Мы находим, что большинство существительных имеет форму на a, некоторые на i, другие на u. Мы находим, что простым звонким согласным отдается предпочтение перед шипящими, что глухой звук p встречается в структурных существительных чаще, чем ph или bh, однако встречаются и ph и bh, что p встречается чаще, чем b, но b тоже попадается. Мы находим, что одним согласным отдается предпочтение перед другими, в особенности k, t, n, s, которые встречаются либо отдельно, либо в сочетаниях; мы находим некоторые формы-дополнения – as, in, an, at, tri, vat, van, формализованные в виде правильных окончаний существительных и глаголов. Наряду с простыми, мы обнаруживаем двойные добавления, мы видим просто jitva и можем увидеть jitvara, jitvan и т. д. Повсюду за нынешним санскритом мы видим или прозреваем широкий и свободный труд формообразования, за которым следует сужающий процесс отбрасывания и отбора. Но повсюду сохраняется все тот же изначальный принцип, используемый то в простых, то в усложненных формах, с модификациями или без модификаций корневых гласных и согласных – он есть и остается единственной основой и средством структурирования существительных.

И тот же принцип мы неизменно видим в глагольных вариациях и в падежных образованиях. Основа спрягается добавлением к ней окончаний, таких как mi, si, ti и т. д., m, y, h, ta, va; (все эти формы употребляются и для образования существительных), они добавляются либо сами по себе, либо вместе с энклитическим a, i и значительно реже u, краткими, долгими или модифицированными, давая нам такие образования, как vacmi, vaki, vadasi, vadasi, vadat, vadati, vadati. В глагольных формах используются и другие приемы – вставка дополнительных звуков, таких как n, na, nu или ni, в предпочтении перед просто энклитической гласной; добавление энклитического a в виде префикса или дополняющего аффикса для установления глагольного времени, разного рода повторы базовой части корня. Мы отмечаем тот важный факт, что даже в этом ведийский санскрит богаче и свободней в своих вариациях. Позднейший санскрит уже, жестче и более разборчив; в ведийском же допускается употребление альтернативных форм, как bhavati, bhava, bhavate, а позднейший санскрит отвергает все их, кроме первой. Падежные склонения отличаются от глагольных спряжений только по префиксам, но не по принципу и даже не по самим формам – as, am, as, os, am являются флексиями как глагольными, так и существительных. Но по существу весь язык со всеми его формами и флексиями есть неизбежный результат использования Природой в человеке одного единственного многогранного приема, единого твердого принципа образования звуков, применяемого с удивительно малым числом вариаций, обнаруживающего поразительно жесткую, императивную и чуть ли не деспотичную упорядоченность и одновременно с этим свободную, даже чрезмерную первоначальную изобильность в их образовании. Флективный характер арийской речи сам по себе есть не случайность, но неизбежный результат – почти физически неизбежный – выбора первого семени звукового процесса, того изначального, как будто и незначительного, выбора закона отдельного бытия, который и лежит в основе всей бесконечно разнообразной упорядоченности Природы. При соблюдении верности выбранному принципу все остальное вытекает из самой природы и потребностей используемого звукового инструмента. В силу этого, во внешней форме языка просматривается действие строго естественного закона, действие столь же неуклонное, как действие Природы в физическом мире при образовании генов и рода растений или животных.

Мы сделали один шаг в сторону понимания законов, управляющих зарождением и развитием языка, но шаг этот не значит ничего или значит крайне мало, если мы не сумеем найти равную упорядоченность, равное господство фиксированного процесса и в психологическом аспекте, в установлении взаимосвязи определенного смысла с определенным звуком. Развитие и расположение звуков, простое или структурное, группами и семьями – результат не произвольного или интеллектуального выбора, а результат естественного отбора. А что определило их значения – произвольный и интеллектуальный выбор или закон естественного отбора? Если верно последнее, а это должно быть именно так, если возможна наука о языке, тогда за этим специфическим расположением значимых звуков с неизбежностью стоят некие истины. Первое: семязвук v, например, должен обладать неким, ему присущим качеством, которое в уме человека, находящегося на начальной естественной стадии речи, соединилось с фактическим смыслом, заключенным в изначальных корнях va, va, vi, vi, vu, vu, v, v примитивного языка. Второе: смысловые различия этих корней изначально должны были быть обусловлены некой внутренней тенденцией смысла изменяющегося элемента, то есть гласных – a, a, i, i, u, u, , . Третье: зависимые вторичные корни от va – vac, vakh, va~nj, vam, val, vap, vah, va's, vas и т. д. – должны обладать общим смысловым элементом и, в той степени, в которой они изначально различались, должны были отличаться по образующему элементу, по своим согласным окончаниям, соответственно: c, j, m, l, p, h, 's, s. Наконец, уже в структурном состоянии языка, хотя и в результате возрастающей тенденции сознательного отбора, выбор конкретных значений для конкретных слов мог быть обусловлен и другими факторами, все же первоначальный фактор не мог полностью перестать действовать, и в таких формах, как vadana, vadatra, vada и т. д., развитие смысловых значений должно было управляться преимущественно их существенным и общим звуковым элементом и лишь в известной степени – их изменяющимся и подчиненным элементом. Я попытаюсь показать на основе исследования санскритского языка, что все эти законы в действительности верны для всей арийской речи и что их достоверность возникает или часто опирается, не оставляя и тени сомнения, на факты языка.

Треугольник, обращенный вершиной вниз, символизирует Сат-Чит-Ананду, обращенный вершиной вверх – отклик Материи в формах жизни, света и любви. Квадрат в центре на пересечении треугольников – символ совершенного Проявления. Цветок лотоса, расположенный в нем, – олицетворение Аватара Божественного; вода символизирует многообразие творения.

Окружность в центре – Божественное Сознание. Четыре лепестка – четыре главные ипостаси Матери. Двенадцать лепестков представляют собой двенадцать ипостасей Матери, проявляющих себя в Ее работе.