В этот раз они вышли раньше Франца, оставив его собирать протокольные бумажки со стола, прошли улицей, освещённой уютными электрическими фонарями, миновали открытые северные ворота, обогнули стены города и остановились перед перильным мостиком, переброшенным через ручей.

По ту сторону ручья, недалеко от Грюненсдорфа, горели фонари, энергично играла музыка, слышались весёлый смех и говор; в кольце зрителей в стремительном ритме двигалась танцующая толпа. Танцы перенесли сюда из-за жалоб горожан на шум, исходивший по ночам с центральной площади.

– О, я вижу Сару! – воскликнула Лейла, дотрагиваясь до руки Уиллиса. – Смотри, Джон, вон она слева, с Дитрихом! В своём новом платье она выглядит настоящей принцессой. И как только наш депутат успевает везде! Заседание парламента только закончилось, а она уже слетала домой и обратно. А как она танцует, она едва касается земли, она словно соткана из воздуха! О, я вижу и Линду, и Соню, и Нону, и Наргис. А вот и мой Реди! Смотри, вон он кружит Вику, дочь Свенсенов. Ах, как ловко это у него получается! Пожалуй, вся наша поселковая молодёжь сегодня на танцах.

Они прошли по мостику, и знакомая тропинка повела их сначала к бухте Удобной, затем к речке Серебрянке. По слабо обозначенной линии примятой травы спустились к неширокому водному потоку, переправились через него по нескольким специально положенным камням, поднялись по пологому берегу наверх и повернули к лесистым холмам, темневшим невдалеке.

– Да, Реди почти совсем уже взрослый, – сказала Лейла, шествуя рядом со своим спутником. – За год он вымахал под потолок, его рассуждения такие серьёзные. Он много учится, в совершенстве овладел английским, свободно говорит на немецком. От капитана «Ирландии» постиг все премудрости судовождения. О’Брайен говорит, что при необходимости без колебаний уступил бы ему место на капитанском мостике.

Певучий женский голос приятно ласкал слух, едва уловимый сложный аромат неведомых духов обострял обоняние и слегка кружил голову (с некоторых пор Мэри вместе с фармацевтикой занялась и парфюмерией, и духи, вероятно, были одним из её последних изобретений). Причёска, которую соорудила Лейла, была несколько замысловатой и громоздкой, но она, видимо, знала, что делала: миловидное лицо её, освещённое каким-то внутренним светом, от таких манипуляций с волосами становилось ещё прелестнее. Уиллис часто, то в открытую, а то исподтишка, останавливал на нём свой взгляд. Белая льняная кофточка в крупный чёрный горошек и серая плиссированная юбка из тонкой шерсти подчёркивали всю притягательную стройность её фигуры. За время, прошедшее после переселения из стойбища, Лейла заметно помолодела, морщинки вокруг её глаз разгладились, и ей нельзя было дать больше двадцати восьми. С некоторых пор, собираясь на заседания парламента, она стала тщательно прихорашиваться, и Уиллис догадывался, что своим видом она хочет доставить ему удовольствие.

– Ты сегодня весь вечер молчишь, Джон, – сказала она вдруг. – Тебе скучно со мной?

– Нет, что ты! Просто я задумался.

– О чём?

– Так, о нашей жизни на острове, о разговоре, который завёл Франц.

– Ты действительно поддерживаешь его?

– В чём?

– В том, чтобы как-то именовать район нашего проживания.

– Конечно. Я уже говорил об этом.

– Что-нибудь придумал?

– То есть?

– Ну с названием.

– Нет, не придумал. Мне кажется, с этим спешить не следует. Наступит время, и название придёт само собой.

Они поднялись на один из холмов, остановились возле деревьев, занимавших его вершину, и повернулись в сторону селений.

– Смотри, окна в домах уже погасли, а фонари на улочках – как светлячки, – сказала Лейла. – В каждом посёлке по нескольку фонарей. Вот и всё наше государство – десять минут пешего хода из конца в конец. А чуть в сторону – темень! Пора бы уже и привыкнуть, а нет – как представлю себе эти безлюдные пустыни без конца и края, всё так же страшно становится.

Она прошлась туда-сюда перед Уиллисом, чувствуя на себе его обволакивающий взгляд, потом продолжила:

– Я за женщин наших переживала. Сам посуди: в посёлке сто шестьдесят человек, из них почти треть – молодые вдовы от восемнадцати до двадцати пяти лет.

– Всё проклятая война, – сказал Уиллис. – В той цивилизации она по ноздри человечество в крови утопила и здесь до нас добралась – столько мужчин выкосила в расцвете сил.

– Разумеется, виной всему война. Но я о наших вдовах… Я сначала думала, так и придётся им век вековать. Дескать, Нью-Росс будет жить своей отдельной жизнью, а мы – своей, вдовьей, неприкаянной. И вдруг смотрю: одна вышла замуж за вашего, другая, обе – за женатых, а третья – за холостого. А тут «Ирландия» привезла целое сонмище женихов, и пошла свадьба за свадьбой! Правда, у некоторых мужичков оказалось до трёх жён, но иного разумного выхода из создавшейся ситуации просто не существовало. О’Брайен уж на что большую часть времени находится в плавании, и тот женился на второй. И, кажется, очень доволен своим выбором. Молодуха-то у него и симпатичная, и работящая, и заботливая. Он её ещё при переселении с Лазурного берега выделил из всех. И сынишка её как-никак под мужским присмотром оказался, пусть и не постоянным.

– А сама ты не думаешь выходить замуж? – спросил Уиллис. Обычно чистый голос его прозвучал с напряжённой хрипотцой.

– Я? Замуж? – Лейла, возобновившая было челночное движение, остановилась, и при свете далёких фонарей Уиллис увидел, что на её прекрасном лице обозначилось выражение какой-то детской незащищённости.

– Да, именно ты.

Лейла заметно побледнела. Уиллис увидел, как она взволнована, и от сопереживания у него заболело сердце.

– О, Джон, если я выйду замуж, то только за тебя.