Шрифт:
Поднял его будильник, — взорвался, как мина с часовым механизмом; с вечера Герасим заводил его и ставил в ноги, будто мину с часовым механизмом под себя подкладывал, а утром, когда самый сладкий сон, она взрывалась и подбрасывала Герасима. Ольга говорила: «Издеваешься над собственной природой…» Ну и ладно.
Наталья внимательно следила, как он бреется. Скомандовала:
— Нагнись!
Потрогала его щеку.
— Колючки твои… У, какие брейки!
Завтракали яйцами всмятку.
— А на моем курочка хоть немного, да сидела. Нет, правда! Я вот видела в кино: принцесса угостила принца золотым яичком, он разбил, а оттуда цыпленок выскочил!
Молоко Герасим подогрел.
Наталья отпила и тихонько запела… Герасим слушал, собирая бумаги в портфель. Пора было идти.
Вернулся в кухню.
— Что, Наталья, душа поет?
— Душа мычит, — ответила Наталья, поднимая кружку с молоком.
Глава пятая
Причалили.
Бледное небо над рекой, утренний холод; роса под ладонями на перилах теплохода.
Все трое кутались в куртки, поеживались, зевали.
Матрос остановил у выхода; оглядел.
— Эй, а что это у тебя в портфеле?
— Да так… — смутился Грач. — Бритва, рубашка…
— Я вижу, что бритва! Это из-за бритвы тебя всего перекосило?
Грач перехватил портфель другой рукой; старался стоять прямо. Свинцовые кольца тянули к палубе…
— Пошли, пошли, — торопила Капа.
Студент, обхватив дюар обеими руками, шагнул на дебаркадер. За ним двинулся Грач. Легко прыгнула Капа.
Матрос подозрительно глядел им вслед.
Капитолина не успела: студент споткнулся о трос, упал; дюар опрокинулся.
Дальше произошло неизбежное: жидкий азот быстро растекался по дебаркадеру, тут же испарялся — над досками возникло из ничего белесое облако.
Пассажиры шарахнулись в стороны.
— Мать твою, — шепнула Капа.
В центре облака, потирая колено, стоял студент.
— Эй, держи их! — раздался крик матроса.
Подхватили дюар за рукоятки: Грач с одной стороны, Капа с другой; студент заковылял следом; скрылись, бегом, за клубящейся завесой.
ИЗ ТЕТРАДЕЙ ЯКОВА ФОМИЧА. «Милорды, предмет, впервые представленный теперь на ваше усмотрение, хотя он и нов для этой палаты, далеко не нов для всей страны… Я буду просить вас, господа лорды, и даже домогаться от вас, чтобы мои замечания были выслушаны… В тот самый день, когда я покидал графство, мне сообщили, что еще сорок станков было сломано, как раз накануне вечером… Целый ряд преступников подвергся заточению; все это люди несомненно провинившиеся, но эта несомненная их вина — их бедность: это люди, провинившиеся в том, что у них есть дети, содержать которых, благодаря условиям нынешних времен, они не в состоянии. Владельцы названных станков понесли очень крупные убытки. Машины эти были для них источником больших выгод. Они избавляются от необходимости нанимать многих рабочих, остающихся вследствие этого без куска хлеба. Оставшиеся без дела рабочие, в ослеплении своего невежества, вместо того чтобы радоваться такому улучшению в этом полезном для человечества ремесле, признали себя принесенными в жертву усовершенствованиям механизма. В безумии своих сердец, они подумали, что поддержание существования трудоспособных, но бедных ремесленников гораздо важнее, чем обогащение отдельных личностей посредством таких ухищрений, которые выкидывают работника на улицу и обесценивают его труд… Эти люди хотели взрыхлить поле, но заступ оказался не в их руках. Они готовы были даже просить милостыню, но никто не подавал ее. Их собственные средства к существованию были отняты, не к чему было приложить труд свой… И каковы же средства, которые вы предлагаете?.. Разве нет в наших статусах достаточных наказаний, разве так мало крови в нашем уголовном кодексе, что теперь ее должно быть пущено уже целым фонтаном, бьющим к небу, как будто для того, чтобы вопиять против вас?.. И это меры, предлагаемые для голодающего и отчаявшегося населения?.. (Байрон, речь в палате лордов 27 февраля 1812 г.)»
Герасим пристегнул ремень и сидел, смотрел в иллюминатор.
Лужицы на бетоне…
Аэропорт был тихий, самолет — маленький, уютный.
Неторопливо прошли к себе молодые летчики в светлых легких рубашках.
Есть своя особенная приятность в малых воздушных линиях.
Взлет: быстрое перемещение по бетонной полосе, поворот, остановка, затем моторы натужно взревели…
В воздухе самолет развернулся, — сильный крен, внизу был сплошной сосновый лес, он тянулся каждой сосной прямо в иллюминатор и выглядел как заросли на дне бухты, когда смотришь на них сверху, с лодки.
Самолет выровнялся.
Каракан: протоки, острова, песчаные отмели; леса по берегам. Опушка с избой. Вот появились в зелени пробелы — первые облака.
Еще выше.
В облаках, пасмурно.
Еще, еще выше.
Наконец солнце, очень яркий солнечный свет.
Герасим склонился ближе к иллюминатору. Белые облака паслись на зеленом поле далеко внизу.
Старик захлопнул дверцу и открутил окно; Гена повел машину по бульвару.
Так, с небом, кажется, порядок… Старик поставил портфель на колени, раскрыл, наклонился к нему, тряхнул, потом еще раз и еще, осматривая содержимое и проверяя, все ли на месте, что сегодня потребуется. Как будто все… Захлопнул портфель, поставил его между сиденьями; руки пристроил на коленях.
— Как поедем? — спросил Гена.
— Сразу.
Гена свернул на проспект…
…Больше недели Старик целыми днями, с утра до позднего вечера, принимал людей, которые шли к нему сами и которых он приглашал.
— На все имеется вот это, — говорил очень полный человек, ловким и, видимо, привычным движением выставляя перед собой пакет; на пакете было написано: «Нормы». И повторял, держа его обеими руками: — Здесь ответ на все вопросы, никаких неясностей нет…