Мать Патрика.

Ну конечно. Она была похожа на мою собственную мать. Любила посылать открытки. Когда мы с Патриком были вместе, Морин присылала нам бесчисленные открытки, по самым незначительным поводам.

Милые Патрик, Саския и Джек! Спасибо вам за чудесный субботний вечер. Нам очень понравился мясной салат Саскии. Он был невероятно вкусным.

Но почему она пишет мне сейчас? Чтобы сказать: кончено — значит кончено? Ты сломала руку моему внуку, злобная дрянь?

Я вскрыла конверт. Бледно-фиолетовый листок почтовой бумаги с веточками лаванды по краям выглядел очень знакомым. Похоже, Морин использует одну и ту же пачку почтовой бумаги уже много лет.

Дорогая Саския!

Джек захотел послать тебе открытку с пожеланием выздоровления (он сам ее купил, на собственные деньги), и я обещала, что найду твой адрес и отправлю ее тебе. Патрик не знает, что Джек тебе написал, так что я была бы весьма благодарна (учитывая нынешние обстоятельства), если бы ты не стала отвечать письменно. Мне стоило сказать об этом раньше, Саския, — ты была прекрасной матерью Джеку, и мне, как его бабушке, следовало приложить больше усилий к тому, чтобы ты оставалась доступной для него. Мне очень жаль. Я всегда буду об этом сожалеть. Джек стал таким чудесным парнишкой. И это твоя заслуга.

Надеюсь и молюсь, чтобы ты сумела найти возможность двигаться дальше, вперед, и стать счастливой. Я знаю, именно этого пожелала бы тебе твоя родная мать.

С любовью,

Морин.

На открытке, присланной Джеком, был изображен жираф, сидящий на кровати с термометром во рту. Джек написал на обороте:

Милая Саския!

Поправляйся скорее. Я в порядке. Гипс снимут на следующей неделе.

Папа не разрешает мне навестить тебя. Мне очень жаль.

Я тебя люблю.

P. S. Я помню, как мы строили города. Они были обалденными.

P. P. S. Это другой счастливый мраморный шарик для тебя, вместо того, который я потерял.

На дне конверта и в самом деле лежал шарик. Я поднесла его к лампе и всмотрелась в затейливые пятна цвета, и перед моими глазами все расплылось.

Я плакала очень долго. Это не были рвущие тело и душу рыдания, а всего лишь тихие слезы очищения, похожие на долгий легкий дождичек воскресным днем.

Когда слезы наконец иссякли, я высморкалась, выключила свет и заснула так глубоко, как, наверное, не спала уже много лет. Мне даже ничего не снилось. Думаю, именно так спят в своих норах и берлогах дикие звери, впадая в зимнюю спячку.

А пробуждение было подобно выходу из глубокой темной пещеры на свежий весенний воздух.

Я потерла глаза тыльной стороной ладони и вдохнула запахи жареного бекона и кофе. Салли, восхитительно неловкая санитарка, которая чаще других привозила мне завтрак, стояла возле моей кровати. Она брякнула поднос на мой столик с обычным грохотом и уставилась на меня, вскинув брови:

— Хорошо спали?

— Лучше не бывает! — ответила я.

— Да, это мой нос, и да, он ужасно смешной! А теперь что?

Малышка отпустила нос Элен и прижала ладонь к ее рту.

Элен сделала вид, что хочет съесть ладошку:

— Ммм…

Малышка широко улыбнулась. Потом повернула голову, снова нашарила ротиком сосок груди Элен и принялась сосать с жадной сосредоточенностью, подняв в воздух один пальчик, как будто говоря: «Погоди немножко! Я сейчас!»

Элен на мгновение прикрыла глаза, чувствуя щекочущее тепло тысяч крохотных магнитов, изливающихся вместе с молоком. Шесть месяцев назад она и не подозревала о подобных ощущениях. Теперь же это было знакомо, как чихание.

Вот только это каждый раз оставалось восхитительным.

Те несколько минут, пока Грейси насыщалась, ее маленькая ручка делала круговые движения, как будто малышка дирижировала какой-то симфонией. Она даже слегка откидывала назад головку, а ее веки трепетали, словно музыка проникала ей в самую душу.

— А где моя маленькая девочка?

При звуке отцовского голоса малышка так быстро повернула голову в его сторону, что упустила сосок, и несколько капель молока пролились.

— Привет, моя маленькая Грейси, привет, привет! — Патрик присел на корточки рядом с сидевшей в кресле Элен.